вернулся из-за океана.

—      А что он собой представляет?

—      Толком я, сказать правду, и сам не знаю. Но деньги у него водятся. И не торгуется. Кошелек у него туго набит. Есть и американские деньги.

—      А чего его занесло в наши края?

—      Я и сам хорошенько не знаю. Странно, конечно, что он решил поселиться именно здесь. Хотя где-нибудь человеку надо же осесть. А в наших краях он бывал в детстве. Он говорит, что эти места ему знакомы.

—      Во всяком случае, не на охоту же он к нам приехал?

—      Да вряд ли. У него и ружья-то с собой нет. Да и вообще вещей не бог весть сколько. По его словам, багаж прибудет позже.

—      Так уж ты смотри предупреди его: пусть не вздумает стрелять в местах, где я охочусь. Не то ему придется иметь дело со мной. А я-то уж сумею проучить этого молодчика! Пусть только посмеет залезть на мой охотничий участок...

Хагехольм совершенно вышел из себя. Он стиснул кулаки, а лицо его еще больше побагровело.

— Я передам ему, — спокойно заметил Йенсен. — Но не думаю, чтобы он был охотником.

—      Пусть только сунется! С такой публикой я не церемонюсь. Уж я ему покажу, где раки зимуют! Пусть только попробует стрелять на моей земле!

—      Я передам ему.

—      Чего он здесь не видел? Налетают сюда эти копенгагенцы, а наш брат терпи полгода дороговизну. Неужели нам даже зимой нет от них покоя? Одному богу известно, что у этакого на уме. Да знает ли он сам толком, чего хочет?

—      Кто его ведает. Мне мало чего удалось у него выудить.

—      Да, дела творятся... Люди с ума посходили. Слышал ты наипоследнейшую новость об Андерсе?

— Что? Об Андерсе с болота? Нет. А что такое?

—      Да он, понимаешь, написал министру социального обеспечения.

— Быть не может! Вот дурень! Откуда ты знаешь?

—      От почтальона. Он даже и письмо мне показал. На нем было ясно написано: «Министру социального обеспечения».

—      Да? Ты все еще поддерживаешь старые связи с почтой? Хи-хи-хи!

—      А ведь ничего путного из этого не выйдет. Подумать только: самому министру писать!

—      Пусть пишет кому угодно. А от здешней общины ему не получить ни гроша пособия! Хватит нам неприятностей с ним.

—      Вот кто действительно спятил!

—      Уж не знаю, что с ним происходит! Но пока я сижу в общинном совете или в комитете, ему не на что рассчитывать. Можешь быть спокоен!

—      О, ты у нас на этот счет мастак! Вот так же было, когда я состоял в кассе взаимопомощи. Тогда рыбаки потребовали, чтобы им тоже выдавали пособие по безработице. Как будто правильно, а? Но у меня этот номер не прошел.

—      Знаю, знаю. Ты уже рассказывал об этом не раз.

—      Я сказал: нет! Вот они я обжаловали мое решение в министерство. Оттуда мне прислали бумагу, в которой потребовали, чтобы я «мотивировал свой отказ»...

—      Так, так. Ты рассказывал мне об этом.

—      Я же ответил: не понимаю, как рыбаки могут быть безработными, пока для них открыто море.

—      Здорово!

—      Как тебе это нравится: «пока для них открыто море!» Хи-хи-хи! Неплохо сказано, правда?

—      Ну, разумеется. А теперь я пошел. Мне еще кое-какие дела нужно справить.

—      Да и мне нужно торопиться. Собираюсь вершу на речке ставить. Гляди, какой я себе большой замок заказал, уж он-то выдержит. А если кто вздумает ломать его, то это уже будет явная кража со взломом.

—      Да разве кто-нибудь покушается на твоих угрей, Мартин?

—      А кто его знает? Ведь завелись у нас на болоте такие лодыри, как Андерс. Угадаешь разве, что он замышляет? Но пусть поостережется. Пусть попробует залезть ко мне в вершу — я его засажу за кражу со взломом.

—      Гм! Уж кто-кто, а ты в этом деле знаешь толк, Мартин! Ты у нас дока!

—      Хи-хи-хи! С этой братией держи ухо востро! Ну, прощай!

Фордик запыхтел и тронулся с места. Йенс Йенсен проводил его глазами.

—      И беспокойная же душа этот Хагехольм!

Глава 25

Середняк Йенс Йенсен — человек положительный. Из числа тех, что пользуются доверием всей общины. Потому-то на него и возложен целый ряд общественных обязанностей.

Он — член приходского совета. И комитета по распределению пособий. Больничной кассой заведует тоже он. В легкомыслии его не упрекнешь. Общественными деньгами он не швыряется. И вокруг пальца его никому обвести не удастся.

Вот из низины, с песков приплелась какая-то старуха. Она больна подагрой, все у нее ноет и болит, и даже доктор ничем не может помочь ей. Уж совсем собралась было она к знахарке — к той, что в Гурре живет, или к другой — в Стенлэсе. Но доктор высказал предположение, что ей, пожалуй, следовало бы попробовать светолечение, компрессы или что-нибудь еще. Получить все это можно в больнице, а заплатит за лечение больничная касса.

—      Что такое? — говорит Йенс Йенсеп. — Светолечение тебе нужно, Эмма? Так это ведь дорогая штука!

—      Да, но... я думаю, что заплатит больничная касса. Да и доктор того же мнения.

—      Ах, вот оно что... Значит, оба вы так думаете? Зато я не очень-то в этом уверен. Но мы, разумеется, охотно поставим этот вопрос на обсуждение. А там видно будет. Приходи-ка через недельку, Эмма!

Старушка горячо поблагодарила его и снова поплелась восвояси. Она понятия не имеет о законах, относящихся к больничным кассам, и ей невдомек, что такие вопросы нет надобности обсуждать. Но когда она приходит в следующий раз, заведующий объявляет ей:

—      Отказано! Не соглашаются. Что делать, один в поле не воин, Эмма! Не разрешили. Так что уж постарайся как-нибудь обойтись без светолечения. Протянешь и так!

Отчеты больничной кассы с благоприятным балансом производят хорошее впечатление. У Йенса Йенсена нет никакой личной выгоды экономить кассовые средства. Но крестьяне выбирают в приходской совет только таких людей, которые знают, как обращаться с общественными деньгами, и умеют их попридержать. К Йенсу Йенсену крестьяне относятся с доверием.

В кассу обращаются многие. И хорошо, когда есть человек, который умеет их осадить.

Приходят к Йенсену и те, кто домогается пособий из средств на социальное обеспечение.

—      Значит, ты хочешь стать обузой для прихода?