Этого я от тебя не ожидал! Неужели тебе не совестно?

—      Но позволь, получать пособие — тут нет ничего зазорного. Это не то, что вспомоществование по бедности!

—      Одно и то же! Как ни верти и ни финти, а пособие есть пособие! И неужто тебе в самом деле не совестно обращаться с этим к общине? Счастье еще, что твои родители не дожили до этого. Они бы сквозь землю провалились от стыда.

Многих Йенсен доводит до того, что они сами отказываются от своих недостойных притязаний. Но попадаются и скандалисты, упрямцы, на зубок затвердившие законы и знающие их, пожалуй, лучше чиновников. Порой они пишут в округ и жалуются на то, что им отказано в пособии.

Но Йенс Йенсен знает, как заткнуть им рот: он предлагает им работу. Ведь не станут же они увиливать от работы? Или, может быть, они потому не хотят ничего делать, что им сподручнее вымогать пособие?

— Пожалуйста! Вот вам работа: заготовляйте щебень. На морском берегу нет недостатка в камне!

Это хоть кого заставит понять, что, пожалуй, нет смысла стучаться в двери комитета по распределению пособий.

Андерс с болота — упрямейший из упрямых. От него трудно отделаться. Он не только назойлив, но и, должно быть, немного не в своем уме.

Ему тоже предложили заготавливать щебень. И некоторое время он сидел на берегу, дробил булыжник и старался набить кубический метр щебня в день. Но это у него никак не получалось. И вот он пришел, сдал инструмент и заявил, что эта работа ему не по вкусу.

Очень просто: он отлынивает. Но община не собирается поддерживать такого молодчика. Что ж, если этот барин не желает работать, так н не надо. Но пусть помнит, что есть такое учреждение, которое называется «работный дом»!

Домашнее хозяйство у Йенса Йенсена ведет дочка. У нее все так и горит в руках.

Они редко разговаривают друг с другом. Это тихая семья. По вечерам Йенс Йенсен сидит за столом с трубкой во рту и приводит в порядок бухгалтерские книги или пишет протоколы. А Карен ложится спать рано или сидит тут же молча. Если новый жилец искал в здешних краях уединения и покоя, то в доме Йенса Йенсена он бесспорно обрел его: шума и ссор здесь почти не бывает.

При жизни жены Йенсена дело обстояло иначе. Тогда здесь не было тишины и спокойствия. От ссор и брани шум стоял на всю округу.

Но жена, по божьей воле, померла. Это было лучшее, что она могла придумать. Йенс Йенсен неважно обращался со своей женой.

Жена колодезника могла бы порассказать немало удивительных и жутких вещей о супружеской жизни Йенсенов. Она ведь жила с ними дверь в дверь, и вся их жизнь протекала у нее на глазах.

Если Йенс Йенсен теперь так молчалив и серьезен, то отчасти это объясняется тем, что у него не совсем чиста совесть.

Глава 26

По утрам на полях еще лежит иней. Но дни стоят ясные, и чуть только выглянет солнышко, как становится тепло.

Выходя, Герберт Джонсон тщательно закрывает за собой голубую садовую калитку. Потом он ненадолго останавливается, устремляя взор вдаль, по ту сторону болота. Глубоко вздыхая, он набирает в легкие здоровый, чистый воздух. Ему хорошо.

Он еще никому не рассказывал, чем он занимался там, в Америке. Но с первого взгляда на него становится ясно, что он во всяком случае не был фермером или кем-нибудь в этом же роде. Жизнь его скорее протекала в царстве чернил и промокательной бумаги, картотек и архивной пыли.

Вдалеке по болоту пробежал заяц. Мистер Джонсон проводил его глазами, пока тот не исчез из виду. Но зайцу нечего бояться Джонсона. Он вовсе не охотник и никогда ни в кого не стрелял. О нарушении чьих-либо охотничьих прав он и не помышляет. Мартин Хагехольм может спать совершенно спокойно. Герберт Джонсон вовсе не браконьер. Вряд ли он подаст какой-либо повод к ссоре. У него такой миролюбивый вид. Если он и преступник, то по его внешности этого во всяком случае не видно.

Джонсон идет по шоссе, твердо постукивая новой тростью. Кругом ни души. Даже ни одной собаки не видно. Дома разбросаны здесь на большом расстоянии друг от друга.

Свернув на узкую песчаную тропинку, он поднимается на холм.

Отсюда открывается восхитительный вид. По одну сторону — лес, простирающийся до самого моря. По другую — равнина, а дальше — трясина, испещренная окнами воды, торфяные разработки и ручей. А за ними — поля, пашни, крохотные белые домики и хутора. Озеро с удивительной свинцово-серой поверхностью. Еще дальше — леса и холмы.

Перед Джонсоном раскинулась огромная географическая карта с церквами и мельницами и крошечными коровами. Шоссе вытянулось, как узкая белая лента. Он даже узнает тот маленький автомобиль, что так быстро катится там, по этой ленте. Это, конечно, Хагехольм: беспокойная душа снова куда-то несется.

Изредка еще попадаются цветущие кустики вереска. Немножко синих колокольчиков и мелкие, желтые бессмертники, уцелевшие от ночных заморозков.

Джонсон нагибается, срывает несколько цветков и вдыхает их аромат. У них такой замечательный терпкий запах!

И вдруг он слышит чей-то гневный голос и испуганно втягивает голову в плечи.

—      Эй, эй! Алло! Какого черта вы здесь делаете? Это — частное владение! С какой стати вы рвете мои цветы?

Внезапно выплывает фигура мужчины в сером пальто. Он обозлен, вне себя от гнева и кричит так, как никогда не позволил бы себе кричать в другое время. Он человек благовоспитанный, ибо получил прекрасное образование, окончил школу и общается с культурными людьми.

Если бы он встретился с мистером Джонсоном где-нибудь в обществе, он был бы, конечно, изысканно любезен и обходителен. Но здесь, среди степей и холмов, он начисто забыл о европейской цивилизации. Он орет и ругается. Машет сжатыми кулаками, как будто вот-вот полезет в драку. И все оттого, что кто-то посягнул на его собственность!

—      Вы что, не видели таблички с надписью? А ну-ка, немедленно убирайтесь отсюда! Этакая наглость, черт побери!

—      Очень прошу извинить меня! Я не заметил никаких надписей. К тому же я полагал, что это полевые цветы и их можно рвать.

—      Полевые? Да, разумеется, это полевые