– Ну да, они самые.

В палате было прохладно – ночью проветривали.

Вернулась в коридор.

– Катя, – умоляюще сказала она. – Мне нужно два ведра! Любых, понимаете?

Катя ее перебила:

– Это у нянечек, я ведрами не заведую. Идите к Валентиновне, у нее этого добра навалом.

В подсобке нянечки не было. А ведра – пожалуйста! Ждать было некогда, Наташа взяла два ведра с надписью «пол, коридор».

Налила воды, поставила елки – дохленькие вместе, «обнявшись», пышную – отдельно, но рядом, бок о бок. Ну а потом открыла ящик с мандаринами. Их оказалось много, хватило и на дохленькие деревца, и на пышную красотку.

Села на кровать, осмотрела. Красиво. А как пахло в палате – и хвоей, и цитрусами. И правда, мандариновый лес! И еще пахло Новым годом.

Ну а теперь будь что будет. Бояться она не будет, нервничать тоже. Глянула на часы – Катя сказала, что Сашеньку переведут после обхода. Выходит, минут тридцать у нее еще есть.

После пятиминутки врачи пойдут на обход. Впереди свиты заведующий отделением Щепкин Вадим Владимирович.

Наташа почувствовала, что страшно устала. Не от дел – от переживаний – и прилегла на кровать.

Теперь только ждать.

Не почувствовала, как задремала.

Проснулась от разговоров и шагов в коридоре – выходит, начался обход. Сердце забилось, как бешеное.

Дверь отворилась, и на пороге возник доктор Щепкин.

Холодея от ужаса, Наташа подскочила на кровати. Прошелестела «доброе утро».

Он не ответил, просто кивнул. Оглядев палату, нахмурился, сдвинул брови, поджал губы, но промолчал.

– Вадим, – хрипло сказала Наташа. – Понимаешь, так надо. Ты не сердись, умоляю! Просто поверь! Потом я тебе все объясню.

– Только до завтра, Наташа. Проверки и всякое такое, ты понимаешь. Нашим скажу молчать, они не сдадут. Но как заведующий, ты должна понять, не имею права. До завтра, слышишь?

Мелко закивав, Наташа закашлялась от волнения.

Вадим улыбнулся.

– А что, красиво! Настоящий мандариновый лес! Так не бывает, но правда, очень красиво! А пахнет-то, а? Волшебно ведь пахнет, Наташка!

– Так бывает, – тихо сказала она.

Он вскинул брови:

– Не понял?

– Бывает. Бывает мандариновый лес.

Вадим бросил на нее долгий и странный, изучающий, взгляд.

– Ну раз ты уверена, значит, бывает.

Сашеньку привезли через час. Увидев, что натворила его мать, улыбнулся:

– Ну, мам! Ты даешь!

Бледный. Худющий. Нестриженый, заросший, как девчонка. Слабенький. Но живой.

Потом Наташа поила его чаем с лимоном и вишневым вареньем, и Саша съел два куска пирога, а после чая стал засыпать.

Поворачиваясь к стене, тихо сказал:

– Мам, а здорово ты придумала, да? И пахнет так хорошо! Не больницей, а лесом. И еще праздником, мам!

Слава богу, что тут же уснул! Слава богу, что не видел ее слез, ее опухшего лица, смазанной туши, размазанной помады. Ее мальчик спал и набирался сил. В мандариновом саду, который придумал его отец.

Вадим зашел вечером. Саша все еще спал.

– Это нормально, – кивнул Вадим. – Спать будет почти все время, он восстанавливается, не беспокойся. Сон для него сейчас главное.

Наташа сообразила вскипятить чая и отрезать кусок пирога.

Они с Вадимом сидели друг против друга: она на краю кровати, он на стуле.

– Вкусно! – похвалил он пирог.

Наташа улыбнулась.

– Знаешь, – тихо сказал он. – Странное дело… Сколько я знаю тебя – лет десять, не меньше?

– Одиннадцать, – уточнила она. – Саше одиннадцать.

– Да, – продолжил Вадим. – Всегда смотрел на тебя: ну, девочка. Хорошая, правильная. Симпатичная очень. Обычная славная девочка с очень нелегкой судьбой. Смотрел одиннадцать лет и только недавно увидел, разглядел.

Наташа смущенно улыбнулась.

– И что там? Что ты разглядел?

Он внимательно на нее посмотрел. Очень пристально и очень внимательно.

– Ты необычная. Совсем необычная. Хотя неважно, – неожиданно смутился он. – Как-нибудь потом договорим, если не возражаешь.

– Не возражаю.

Встав со стула, Вадим осторожно поставил на тумбочку чашку, одернул халат и посмотрел на часы.

– Я поеду, Наташка. Мама сегодня одна, Нинка в ночную. – У двери обернулся: – До завтра.

– Завтра суббота, – напомнила она. – У тебя выходной.

– Выходной, – подтвердил он. – Но я заеду, чтобы еще посмотреть на твой мандариновый лес. А послезавтра его надо убрать, как и договаривались. И, пожалуйста, не подведи!

– Я помню. Я не подведу тебя, Вадик. Никогда не подведу.

Покраснев, как мальчишка, доктор Щепкин вышел, осторожно затворив за собой дверь в палату.

Выбирали долго. Слово «тщательно» здесь не очень уместно, но если быть точным, – тщательно, да. А кто осудит? Дело, знаете ли, более чем серьезное. От правильности выбора зависело все, и в первую очередь их дальнейшая жизнь.

Директор детского дома, строгая дама под пятьдесят, при виде которой терялись не самые робкие, к этой паре отнеслась с уважением – а что, правы! Достали, конечно, но правы. Не на час ведь берут – на всю жизнь. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, бывает по-разному. Уж сколько всего она навидалась – не пожелает и злейшему врагу. Слава богу, злейших врагов у нее не было – так, по мелочи, что называется, недоброжелатели. А у кого их, простите, нет? Тем паче у человека на ее месте? В злейшие к ней попадать боялись. Понимали – сотрет. Сотрет и руки отряхнет.

Всего она насмотрелась – и женских истерик, и мужских. И такого наслушалась – ни одному писателю не под силу такое придумать. Жизнь вообще сложная штука, а уж за стенами детского дома…

Но этих, с серьезным подходом, она уважала. Люди приличные, солидные, интеллигентные. Не шушера, не шелуха. Оба архитекторы, с молодости вместе, еще со студенческих лет. Правда, к творческим людям директриса относилась не очень: непонятно, что там у них в голове. Но эти, похоже, не бедные, а значит, у ребенка будет достойная жизнь. Ей нравилось это словосочетание – «достойная жизнь». Держали себя в рамках, никаких там «мы ему и это, мы ему то». С такими эмоциональными директриса сводила брови – не надо все сразу, ни к чему хорошему это не приведет. Надо все постепенно, они к хорошему не приучены.

Ну и потом, архитекторы эти не молокососы, а люди взрослые, и решение их не спонтанное и не случайное, а наверняка выстраданное и выверенное – и временем, и опытом, и совместной бедой.