уныло глядя на грязное поле, Буньян ассоциировал его с непроходимыми топями и болотами или с долиной смерти: «Теперь я отчетливо вижу конец этой долины, политой кровью убиенных, от которых остались здесь кости и пепел, эти люди были первыми паломниками, которые прошли этот путь до меня». Пол Фасселл впоследствии прокомментировал, что долина и топь стала «неизбежным клише памяти» для паломников-солдат, пробирающихся через дикое поле военного времени[162].

Такие потусторонние образы были свойственны даже тем солдатам, которые глубоко сомневались в официальных заявлениях своих правительств и военных командиров. Например, английский военный поэт и убежденный верующий Уилфред Оуэн, когда живописал картины чрезвычайного разрушения и убийства людей в окопах, обращаясь к Библии писал:

«Это подобно вечному скрежету зубов; Топь засасывает всех, как кратер вулкана; Даже пожар Содома и Гоморры не смог бы зажечь свечу, чтобы выйти из этого поверженного Вавилона»[163].

Особенности поведения человека на войне также напрямую зависели от того, насколько он был религиозно образован. Британский ветеран Гарри Патч, выпускник церковно-приходской школы, стремился на войне обязательно следовать христианской заповеди «не убий». Он заставлял свою военную команду не совершать лишних безрассудных убийств, но когда этого нельзя было все-таки избежать, то приказывал стрелять по ногам, а не в живот. Но нельзя предугадать все наперед, и с ним случилось то, что он не смог проигнорировать просьбу раненого, испытывающего невыносимые боли и просившего его о быстрой смерти. Об этом случае он высказался в библейском стиле: «Мы не были добрыми самаритянами, а всего лишь жестокими грабителями и убийцами». Но был ли в действительности солдат христианином?[164]

Бог на поле битвы

Не обращаясь специально к Библии, католическое духовенство воюющих стран всегда подвергало религиозной интерпретации все основные военные события, в которых принимали участие их страны. В окопах, где находились французские солдаты, было много сооружено часовен и передвижных церквей, которые посвящались в основном Деве Марии. Святые места и гроты, распространенные по всей Франции, стали популярными местами паломничества, самым значимым среди которых стала святыня в Лурде, посвященная Марии Бернадетте Субиру[165].

Война объединила миллионы людей, большинство из которых были молоды; в другое время они вряд ли когда-нибудь смогли бы встретиться друг с другом. Области Бельгии и северной Франции, где проходила линия фронта, традиционно считаются самыми католическими, они известны своими многочисленными святыми местами и подвижниками, верность которым у людей оставалась всегда, несмотря на многовековое насилие против них.

Из всех религиозных символов, наиболее часто встречающимся, было Распятие Христа. Большинство церквей были разрушены, но религиозные общины на их месте ставили распятие и совершали перед ним молитвы. Это также могли делать и участвующие в войне верующие-католики после освобождения от неприятеля территории. И несмотря на то, что от церкви оставался лишь крест, эти места становились еще более святыми, с которыми связывались новые чудеса и знамения. Поэт Роберт Грейвс[166] вспоминал:

«[Это] делали многие английские солдаты в знак очистительной жертвы после жестокой окопной жизни, где они презирали любую религию. В этом по-прежнему проявлялось у них чувство уважения к Иисусу Христу, как к своему побратиму по испытанным ими страданиям. Голгофа уравняла их вновь»[167].

Немецкий протестант отрицательно относился к такому поведению своих соотечественников-католиков или католиков из Австро-Венгерской империи.

Ужасы войны вновь привели некоторых людей к вере, которую они если и имели, то небольшую. Иезуит Пьер Тейяр де Шарден писал в 1917 г.:

«Во время войны человек прошел от неверия к вере и признанию соглашения с Богом. Он открыл тайные механизмы своего глубокого духовного развития».

То же самое мы читаем в известной английской поэме «Христос на полях Фландрии»:

«Эта отвратительная война, кажется, делает все вещи ясными. Мы никогда так много не думали относительно Бога у себя в Англии. Но теперь, когда мы далеко от Англии, мы не имеем никаких сомнений, мы знаем, что Бог есть, и Он с нами».

Немецкий студент, воевавший под Верденом, написал нечто похожее:

«Здесь мы имеем войну, войну в ее наиболее ужасной форме, и в нашем бедствии мы всегда призываем Бога»[168].

Участникам событий этой Великой войны, которые подобно Сассуну богохульствовали и относились к церкви с цинизмом, мы можем противопоставить многих других, которые на войне получили настоящий религиозный опыт, а после нее стали убежденными верующими. До того времени, пока лейтенант К. С. Льюис[169] не оказался в армейской больнице в 1918 г. и не прочитал эссе Г. К. Честертона, современного ему английского писателя и самого большого христианского апологета, он был убежденным атеистом. Знакомство с творчеством Честертона положило начало религиозной убежденности Льюиса и его вере в христианство. Можно привести и другие свидетельства того, как война повлияла на возвращение многих людей к первоначальной вере[170].

Верующие в окопах

Существует известное изречение: «в окопе нет атеистов», но оно нисколько не объясняет, почему на войне многие люди стали настоящими верующими. Фактически, весь религиозный интерес в армиях воюющих стран сводился лишь к различным формам интерпретации христианства, которое солдаты очень свободно соединяли с оккультизмом. Чтобы упростить себе здесь задачу и сделать более понятным это явление, я хотел бы обратить внимание читателя на выражение, ставшее названием популярного военного романа Вальтера Флекса[171]: «Они становились странниками между двух миров»[172].

Солдаты, ежедневно сталкивающиеся с насилием такого масштаба, которое трудно объяснить, обращались к сверхъестественным силам. Не только верующие обращались к Богу с просьбой о милости и защите, но и те, кто ранее мало проявлял свою веру и был настроен к церкви враждебно. Военные сражения, длящиеся часами и днями, в которых солдаты не знали, останутся ли они в живых или нет, поневоле заставляли их поверить в судьбу, из которой они сделали для себя своеобразного бога.

Известный американский поэт Алан Сигер, участник этой войны, служивший во Французском иностранном легионе, описал этот военный фатализм в своей поэме «Мактуб». В ней рассказывается, как один солдат взял осколок снаряда, который убил его друга, и сделал из него себе кольцо. Затем он попросил одного солдата-мусульманина написать на нем арабское слово «мактуб», что означает «написано». Это слово очень широко распространено среди народов Северной Африки, которым они обозначают судьбу, ниспосланную самим Богом. В поэме Сигер преклоняется перед «мудростью Востока», которая жестоко преподносит людям могущественный духовный урок:

«Учитесь изгонять страх из своего сердца.