– Карантин, строиться!

Меркулов – бодрый, улыбается, а ведь тоже не спал. Начифирился, небось, с каптером, ножичек кидает в пол.

– Вам повезло, – сообщает, – пока вы в карантине, утренней зарядки у вас не будет. Сорок минут даю на умывание, заправку кроватей, чистку сапог. Потом построение – в ПМП идете на медосмотр и сдачу анализов. Натощак пойдем, завтрак – позже. Мойтесь чище. Лаборанты у нас – женщины, и смотреть в микроскоп на тысячи загубленных жизней им неприятно.

Казарма наполнилась густым гуталиновым духом. На сапогах этот казенный запах разнесли по всем углам, напитали им половицы, даже, казалось, хлорка в туалете отдает сапожной ваксой. И все же новобранцы оживились – в гарнизоне, оказывается, есть женщины!

Около умывальников началась перепалка. Тем, кто просто умывался, в основном деревенским, не понравилось, что рядом кто-то, расстегнув штаны, неуважительно "сорит срамом в раковину" – моется перед сдачей анализов. Чуть до драки не дошло. Двоих крикунов охладил Меркулов – вылил на кафельный пол тазик мыльной воды и велел подтирать.

Все здесь оказалось не таким, как Сашка представлял себе, когда дед рассказывал ему про армию, про войну. Даже о походной каше Егор Петрович говорил вкусно, со смаком. Еда в родном селе Самойловское, – в Самойловке, если по-простому, – тоже небогатая была, но если каша, так с душой и с дымком, а не как в части – клейстер, и если щи, то по всем правилам – чтобы со сметаной и ложка в миске стояла. А то хлёбово, которым здесь, в гарнизонной столовой, теперь Сашку кормили, и щами не назовешь – так, супец в голодный год дохлому поросёнку. Всё в армии по команде и только строем, душе не развернуться, и глазам – ни простора, ни красоты. Забор с колючкой по верху, и из серого кирпича трехэтажные длинные корпуса. Штаб, клуб, склады, казармы, медпункт – не разобрать с непривычки, где что, – все казалось одинаковым, будто короткой щеткой-шваброй, прозванной солдатами "бэтээр", начисто вымели, выдраили, вытравили отсюда все яркое и вольное.

Об этом заполярном гарнизоне говорили так: куда ни плюнь – попадешь в майора. Они тут были разные: худые, толстые, здоровяки и "соплёй перешибёшь", увальни и шустряги; чернявые, блондины, седые; попадались бритые наголо и со старческими залысинами, – но практически все поголовно в этом звании носили усы.

Майоры начальствовали на заставах, кроме самых обширных и тяжелых участков, – туда отправляли спортивных молодых лейтёх, – майоры гоняли в штабе чаи с пряниками и командовали отрядными ротами. По своим казенным квартирам в поселке одни втихую глушили водку, другие долгими полярными ночами уговаривали жён подождать еще год-другой перевода с повышением на новое место: в штаб округа, а то и в одну из столиц. И с трудом верилось, что эти одинокие пьяницы и трезвые семьянины, чинодралы и разгильдяи, добряки и злыдни, – как минимум через одного прошли за время своего лейтенантства афган, имеют не по одному ордену и ранению.

3.

Ночь вошла в свой самый темный период – декабрь, полярное сияние изумрудными питонами почти уже удавило солнечный свет, на долю короткого мглистого дня осталось три часа в сутки. Служебные будни тянулись своим чередом – скоро Новый год, а осенний призыв продолжался, военкоматы все еще поставляли в учебки партии разномастных мальчишек, юношей, мужичков – на трехмесячную переплавку в однородную зелень.

Начали в карантинную казарму захаживать с рекламой "покупатели" – сержанты и офицеры из учебных рот, в которые по истечении десяти дней весь саратовский призывной поток должен был влиться мелкими ручейками, перемешаться с белгородцами, карелами, сибиряками, ну и питерской да московской братией, разумеется – куда ж без них, без пиявок.

В Самойловке не любили москвичей – если кто хоть на время попадал в Москву и жил там, а потом возвращался, его уже за своего не считали. Портился народ в столице, приезжали оттуда чужими и странными, нахватавшись дурных привычек и гонору. Егор Петрович съездил разок к дальней родне в первопрестольную и рассказывал потом, что встретили его плохо, намекали, что тесно и надо б ему в гостиницу, а на какие шиши? Это в столице все стали в "доллерах" получать, миллионщики, а в селах работа, какая была, вся кончилась. Или паши за гроши, или иди воруй. Переночевал у тех родственников, как собачонка, на матрасике в прихожей, и, обиженный, – восвояси. А на рынках-то у них есть все, что хочешь, и дешево. И самое дерьмо из того, что у них там продают, везут потом в провинцию, на Балашовский базар, к примеру, и втюхивают втридорога. Пиявки, одним словом!

Даже странно, что сержант Меркулов москвичом оказался. Неплохой парень-то…

– Товарищ сержант, – начал Сашка по уставу, как уже научили, – Разшите обратиться!

– Обращайся, – кивнул Дима Меркулов.

Димой он успел для всех побыть только в первый день – потом началась муштра, и за фамильярность многие уже успели поплатиться – стараниями наказанных помещения сияли чистотой и пахли мылом.

– Вы здесь только на карантине сержантом, или останетесь в учебных ротах?

– После карантина я в сержантской школе буду делать из вас спецназ, – ответил Меркулов и громко, чтобы все слышали, крикнул:

– Бойцы! Кто хочет стать настоящим рейнджером, научиться стрелять из всех видов стрелкового оружия, из пулеметов с двух рук, добро пожаловать в школу сержантского состава!

С этого и началось. Потом от связистов пришел лейтенант и рассказывал про телефонные станции и радиосвязь. Капитан-собачник напирал на романтику и любовь к животным. Не забыл упомянуть, что по статистике, правда, лет на тридцать устаревшей, чаще всего задерживали нарушителей именно кинологи собачьей службы. И Сашке захотелось стать кинологом. Потом он чуть было не записался в роту трактористов-дизелистов, к деревенского вида майору – думал, с таким-то найдет общий язык, но все-же решил повременить, утаил, что умеет немного управляться с трактором – "рано ещё, осмотреться надо…"

В водители бы он пошел сразу, – "вон как лихо крутят баранку самойловские шофера", – но туда брали только тех, кто с правами, а у Сашки и на трактор никаких прав не было – мужики в совхозе научили за рычаг дергать, да и все.

"Пойду все-таки туда, где Дима Меркулов будет сержантом", – определился рядовой Сажин к десятому дню. Это был последний день карантина, к вечеру молодых бойцов, уже ждали в профильных казармах учебных рот.

В полдень их вывели на плац и построили.

Сашка задумался – просто отвлекся на падающий снег и забыл, что задумчивых в армии