Мистер Исаакс покачал головой.

— Когда я назову сумму, вы поймете, как несправедливо можно заслужить дурную славу. Если справки, которые я навел, верны, совокупный долг великого герцогства составляет восемьдесят девять миллионов песет — три с четвертью миллиона фунтов, если мы примем песету равной одному франку, что, безусловно, является завышенным курсом. Сколько составят сорок пять с половиной процентов этой суммы, мистер Исаакс? Меньше одного миллиона семисот пятидесяти тысяч, если вы пожелаете скупить все на корню. Но часть облигаций вам не нужна ни на одно дело — по крайней мере те, что обеспечиваются минеральными источниками, и те, что еще остались за лангустовым промыслом. И те и другие эмитировались в Марселе. Значит, мы можем выключить Марсель из нашей биржевой операции. Если мы скупим даже семьдесят пять процентов облигаций, вы станете абсолютным хозяином острова — за один и три десятых миллиона фунтов. Вас никогда не посещал соблазн неограниченной власти, мистер Исаакс? Вы купите ее, заставив скряг позеленеть от зависти! К тому же вам незачем одному рисковать всей суммой — одним миллионом тремястами пятьюдесятью тысячами фунтов; хоть я лишь бедный профессор, я поставлю на кон все, что смогу.

— И сколько же вы поставите? — улыбаясь, спросил мистер Исаакс.

Филипп Колин ласково погладил только что обретенный чек.

— По меньшей мере десять тысяч, — сказал он серьезно. — Но теперь взгляните на мои выкладки!

Мистер Исаакс расположился за письменным столом и принялся изучать цифры, то останавливая долгий взгляд на своем удивительном госте, то несколько минут кряду занимаясь подсчетами на листочке бумаги. Профессор Пелотард устало откинулся на спинку стула, докурил одну сигару и принялся за следующую. Снаружи глухо доносился шум утреннего Лондона. Когда в церкви неподалеку зазвонили колокола, мистер Исаакс встал.

— God damn me,[44]профессор, — медленно проговорил он, — если вы, как и говорили, не нашли Колумбово яйцо! Возможно, я пожалею о том, что сделаю, но я хочу еще раз довериться вашей ловкости. Во всяком случае, это будет самое крупное дело в моей жизни.

— Пока самое крупное, — вставил господин Колин, — пока, мистер Исаакс! Если так пойдет, у нас будут дела и покрупнее!

— Если все это не кончится крахом, — сухо заметил мистер Исаакс. — После выборов в моем округе мы обсудим детали. Как вы знаете, выборы пройдут завтра. А пока я даю слово, что в тот день, когда у вас все будет подготовлено, я предоставлю вам один миллион триста пятьдесят тысяч фунтов.

— Один миллион триста сорок тысяч, — поправил господин Колин. — Вы забываете про мой вклад.

Великий финансист засмеялся, а его седовласый гость, склонившись в поклоне, неспешно скрылся в дверях.

Было 4 марта 1910 года, половина седьмого вечера. Над Парижем стелился тонкий, как вуаль, туман. Наводнения, чинимые Сеной, с грехом пополам улеглись, и их сменила ослепительная солнечная погода: днем метрополия окуналась в волны белого света и солнечной дымки; вечера, напротив, были прохладны и, за редким исключением, ясны.

В этот мартовский вечер по бульварам мчался сплошной транспортный поток. Лучи от фар пересекались друг с другом, образуя запутанный восточный узор, который возникал в одну секунду, чтобы рассыпаться в следующую. С грохотом проносились грузные переростки-автобусы, время от времени похоронным шагом проезжали извозчичьи дрожки. Опухшие лица возниц краснели из-под белых клеенчатых шляп, а морды лошадей склонялись низко к земле. Хриплые крики газетчиков прорезали пространство, перекрывая даже грохот автобусов: «La Presse un sou la Presse!»[45]Лавочники уже приготовились закрывать свои заведения; зажглась, заморгала, погасла и снова зажглась электрическая реклама, переливаясь зеленым, красным и белым цветом. Перед кофейнями, несмотря на прохладу, упрямо сидели группки бульварных завсегдатаев, потягивая абсент или вермут.

Вместе с ними за столиком «Кафе де ла Пэ» свой абсент попивал некий господин элегантного вида. Ему можно было дать года тридцать два. Лицо его имело выражение открытое и приветливое, черные усики были коротко подстрижены, а взгляд карих глаз свидетельствовал об уме их обладателя. Был это француз или нет — сказать было трудно; официант, с которым он обменялся несколькими фразами, ответил бы на этот вопрос положительно, а общий облик молодого господина еще более утвердил бы его в этом мнении; однако одежда и английские биржевые ведомости, которые лежали рядом с посетителем, свидетельствовали о том, что молодой господин — англичанин.

Он сидел, слегка откинувшись на спинку стула. Его столик был крайним в ряду, и других посетителей по соседству не было; время от времени господина задевал какой-нибудь прохожий, но он едва ли обращал на это внимание. С лица молодого человека не сходила улыбка и выражение самодовольства; время от времени он бросал взгляд на газеты, и его улыбка становилась еще шире. Казалось, он видит сон, и сон этот определенно приятен.

Однако вскоре его сну было суждено прерваться.

Из-за угла рю Обер внезапно вылетел сверкающий красный лакированный автомобиль с ярко-белыми фарами. Скорость была так велика, что машина опасно накренилась влево. Водитель лихо подрулил к самому «Кафе де ля Пэ», и, не успел автомобиль остановиться, как дверца распахнулась, и из него выскочил пассажир в плаще. Дверца хлопнула снова, и красный автомобиль, который так и не остановился, но только незначительно сбросил скорость, снова вывернул на бульвар Капуцинов, на волосок разминулся с извозчиком и, осыпаемый проклятьями возницы, исчез с той же неистовой скоростью.

Все это едва ли заняло тридцать секунд. Молодой господин, который сидел за столиком в кофейне, лишь слегка приподнял левую бровь, чтобы взглянуть на происходящее, и внезапно выпрямился.

Не успела красная машина выехать на плас де л'Опера, как ее пассажир, сделав несколько торопливых шагов — или, точнее, прыжков, — не медля ни секунды, подсел за столик к молодому господину. В следующее мгновение маленькая ручка в перчатке легла на рукав его пальто, и он почувствовал теплое дыхание у правого уха. Послышался отрывистый, торопливый шепот:

— Если вы джентльмен, спасите меня, монсеньор. Сделайте вид, будто вы мой кавалер… говорите со мной так, словно я была вашим… другом… ах боже мой, вот они!

Все это заняло не более тридцати секунд; голос затих, и ручка в перчатке крепче стиснула его руку; он чувствовал, как пальцы незнакомки сжимают драп его пальто, ее дыхание у самой его щеки стало горячим и частым. Проследив направление ее взгляда, хотя лицо ее закрывала вуаль, молодой господин увидел, что в нескольких шагах от них из-за поворота бесшумно вылетела черная машина. Какое-то мгновение, которое показалось ему бесконечным, он думал, что машина вот-вот остановится; белая сигнальная фара угрожающе сверкнула, наполовину развернувшись к бульвару Капуцинов, а затем автомобиль снова рванул вперед по следам красной машины, которая издала пронзительный гудок с плас де л'Опера. Было очевидно, что вторая машина задержалась лишь по какой-то случайности, и план незнакомки увенчался успехом. Господин невольно издал вздох облегчения и повернулся к ней, чтобы поздравить.