Я вспоминаю первый разговор о виновниках этого покушения, который произошел у нас тут же в саду. Я был совершенно спокоен за свою осведомленность о партии социалистов-революционеров и заверил, что Боевая Организация партии никакого отношения к этому террористическому акту не имеет. Трусевич в свою очередь уверял, что максималисты не причастны к этому делу, считая, что покушение совершено польскими социалистами (П. П. С.]. Я высказал свои сомнения. По моим данным, никаких групп польской социалистической партии в Петербурге не было, и я выразил предположение, что это дело рук максималистов, вожди которых от нас ускользнули при последних арестах.

Едва ли не в тот же день мои предположения полностью подтвердились сведениями агентуры. Да и максималисты не скрывали, выпустив немедленно листовку — официальное извещение о том, что покушение устроено ими. По этому поводу состоялось у меня с Трусевичем объяснение, при котором я высказал ему ряд сомнений, накопившихся у меня относительно надежности его секретного агента. Трусевич успокаивал меня. Отсутствие предупреждения об акте со стороны агента он объяснял тем, что агент его лишь недавно прибыл в Петербург, не успел завязать надлежащих связей и не был осведомлен о готовящемся акте. Абсолютно отрицать такую возможность я не мог, но у меня вообще было недоверие к постановке Трусевичем работы секретных сотрудников. Бывший товарищ прокурора по политическим делам, Трусевич считал себя знатоком розыскного дела. В высшей степени самонадеянный, самолюбивый человек, он не допускал чьего-либо вмешательства в свои дела, но, на мой взгляд, Трусевич никак не принадлежал к числу полицейских деятелей, умеющих разбираться в людях и влиять на них. Позднее в нем обнаружилась и еще одна черта, чрезвычайно отрицательного свойства. Он был страшно болтлив и любил за карточным столом или в дамском обществе щегольнуть осведомленностью Департамента Полиции относительно революционных секретов. Мне часто становилось известно о таких его рассказах, которые, в случае если бы о них узнали революционеры, нанесли бы серьезный ущерб делу розыска. Скоро я вообще перестал что-нибудь сообщать Трусевичу о секретных делах Петербургского Охранного отделения, — о чем я прямо заявил Столыпину…

В тот период, о котором сейчас идет речь, я еще не был так хорошо осведомлен о Трусевиче и поэтому должен был быть более или менее сдержан в своих оценках его мнений и действий. Тем не менее в докладах Столыпину я не скрыл своих сомнений относительно надежности агента Трусевича по максималистам. Столыпин имел объяснение с Трусевичем, во время которого Трусевич назвал ему фамилию Рысса. От Столыпина эта фамилия стала известна и мне. Столыпин спросил меня: как вы считаете, может этот агент Рысс быть осведомленным о делах максималистского центра? Я к этому времени имел уже некоторую информацию о внутренних делах максималистов и ответил, что Рысс может осветить их организацию. Но, — прибавил я, — я не уверен, что он захочет это сделать… Лично его я не знаю, и никаких непосредственных впечатлений у меня нет. Но суждению Максимилиана Ивановича я не особенно доверяю. В отличие от социалистов-революционеров максималисты быстры, подвижны, действуют короткими ударами без длительной подготовки. Поэтому чрезвычайно важно их арестовывать, как только мы нападем на их след. Мнение Трусевича однако иное, и он воздерживается от арестов — что может возыметь роковое значение.

Столыпин хотел, чтобы я встретился с Рыссом. Но Трусевич категорически отклонил это предложение, заявив, что Рысс поставил условием своей работы ни с кем кроме него и Еремина не встречаться. Трусевич настаивал на безусловной надежности Рысса, говорил, что тот делал настоящие убедительные доказательства своей преданности и что в нем никаких сомнений быть не может. Что касается арестов, то они могут проводиться лишь с согласия Рысса. Столыпин присоединился к мнению Трусевича и подтвердил приказ о непроизводстве арестов максималистов. Я все же настоял на том, чтобы мне дали возможность знакомиться с докладами Рысса, и я начал их проверять. Они с самого начала поразили меня своим полным несоответствием действительности. Было совершенно ясно, что человек ведет по ложному следу. Когда Рысс все же сообщает о каких-нибудь людях, действительно причастных к организации, то он это делает лишь для того, чтобы таким путем отвлечь внимание от людей, наиболее важных. При этих условиях я решил приложить усилия к тому, чтобы, независимо от Департамента Полиции, организовать самостоятельное освещение максималистов. В этом направлении мне удалось достичь довольно многого, хотя завести среди самих максималистов сколько-нибудь серьезного агента мне не удалось. Но случайно один мой агент, близко стоявший к Петербургскому комитету партии социалистов-революционеров, оказался большим личным другом руководителя максималистов Медведя, и с моего согласия он стал оказывать Медведю различные личные услуги, настолько существенные, что уже вскоре Медведь стал его считать почти вполне своим человеком. Мой агент регулярно держал меня в курсе своих встреч с Медведем, и благодаря этому нам удалось взять его под наблюдение и проследить многие из его связей. Специально просил я своего агента разузнать о Рыссе. Медведь рассказал ему всю историю Рысса, трактуя последнего как вполне своего, надежного человека, который вступил в сношение с политической полицией с его, Медведя, ведома и в интересах максималистской организации. По его характеристике выходило, что Рысс едва ли не самый ценный человек в организации, которого они рассчитывают использовать для какого-нибудь большого дела.

От этого же своего агента я узнал, что Медведь полон различных планов, что организация приобрела два мотора и двух породистых рысаков, которые должны были быть использованы для нападения на царский дворец и повторить покушение на Аптекарском острове, только в еще более крупном масштабе. (Одного из этих рысаков, имевшего свою «родословную» и приобретенного за 1700 руб., узнали, когда на нем прокатывались по Невскому.] Остановка была за деньгами. Организация жила так широко, и хищения денег со стороны отдельных примыкающих к ней элементов были настолько значительны, что даже московские 800.000 рублей уже приходили к концу. Поэтому по плану Медведя в первую очередь должна была быть произведена новая большая экспроприация. Мой агент сообщил мне время и место ее: это должно было быть нападение на артельщика, перевозившего крупную сумму из Таможни в Казначейство. День был намечен — 14 октября. Я тотчас же справился на Таможне, чтобы проверить, будут ли в этот день переправлять транспорт денег и пойдет ли он по такому маршруту. Действительно, все оказалось верно.

Собрав весь этот материал, я обратился к Трусевичу, рассказал ему все относительно Рысса и предупредил, что последний готовит на него покушение. Вначале Трусевич отказывался верить и заявил, что на днях он должен с Рыссом встретиться и тогда он представит мне доказательства ошибочности моих утверждений. Но в конце концов убежденный моими доводами, он от свидания с Рыссом отказался. В результате я получил право на арест максималистов. Моим первым делом было отдать распоряжение об аресте Рысса на границе. Но арестовывать те квартиры, которые были установлены наблюдением в Петербурге, я не хотел, ибо никого из крупных руководителей организации мы не захватили бы, так как все они жили не в Петербурге, а в Финляндии. Можно было взять автомобили, лошадей, кучеров. Но этого, конечно, было недостаточно. Поэтому было решено взять максималистов в деле, во время экспроприации, когда все силы будут мобилизованы и в сборе.