— Вот скажи мне, зачем ты фотографировал эти качели? — спрашивал он меня, рассматривая мои снимки. — Или вот этот грузовик зачем снимал, а?

— Качели забавные, — говорил я печально, — а грузовик мощный, страшный.

— Конечно, качели забавные, а грузовик мощный, — почти отчаянно говорил Начальник. — Но они сами по себе такие. Качели забавные, а фотография твоя не забавная, понимаешь? Ты же не грузовик должен фотографировать, а сделать фотографию, на которой будет грузовик. Грузовик, который мимо тебя ехал, был большой, мощный и страшный. А фотография у тебя никакая. Тебе было страшно, громко, ты видел мощь этого грузовика, так? А как это можно увидеть на фотографии? На твоей фотографии не видно, что грузовик мощный. И что тебе страшно, тоже не видно. Ничего не видно! Только вот грузовик и всё. Или вот качели в саду. Сами они забавные. Наверное, забавные. А фотография у тебя скучная, неживая… никакая! — он горячился и тыкал пальцем в мои снимки. — Я должен чувствовать, видеть и понимать, почему ты снял то или другое, какое у тебя было настроение, что ты почувствовал, что ты увидел в этих качелях или в этом, чёртовом, грузовике. В твоей фотографии должно чувствоваться, что ты этим хотел сказать, какие переживания передать, — тут он налил себе чаю, хотел отпить, но не отпил, а поставил чашку на стол. — Все ходят по одному и тому же городу, полю или лесу. Все! И никто ничего не видит. А ты должен увидеть, как тут упал свет, как солнце отразилось в стекле троллейбуса, как заблестели капельки росы на паутине в траве, как, чёрт возьми, улыбается девушка, которая сидит на остановке и чего-то ждёт. Но ты должен не это всё сфотографировать, а сделать фотографию. Ты должен сразу видеть, стараться увидеть, как это будет всё на фотографии, а не как оно есть на самом деле. Если просто смотреть в окно, там за окном что? Ну, что там за окном?

— Пейзаж, — нехотя ответил я.

— Пейзаж? — передразнил он. — Там жизнь, а не пейзаж. В жизни за окном композиции нет. А в пейзаже композиция есть. Вот ты сними то, в чем композиции нет так, чтобы композиция получилась. Запомни, ты не жизнь фотографируешь. Ты делаешь фотографию. И нужно, чтобы фотография была живая. Но она живёт по другим законам. А-а-а! — он махнул рукой. — Да что я бьюсь с тобой. Если ты этого не чувствуешь, значит, я тебе ничего объяснить не смогу.

Он схватил чашку и отпил чай, обжёгся, закашлялся.

— А главное, и самое обидное, что на чужих фотографиях ты всё видишь, вкус-то у тебя есть. А сам? Сам?!

Как фотограф я не состоялся совсем. Но я долго ходил в фотокружок, уже даже не пытаясь фотографировать. Я честно попытался стать юным фотохудожником, но не вышло. Зато у меня появилось моё особое место и особая роль в жизни фотокружка. Я стал там на какое-то время признанным экспертом и критиком. Многие мои приятели по кружку показывали свои фотографии мне, прежде чем показывать их Начальнику. Да и сам Начальник часто со мной советовался, спрашивал моё мнение о том или ином снимке. Иногда мы спорили, и сильно.

Я поводил в кружке очень много времени. Знаю точно, что мой отец пару раз говорил с Начальником по телефону и даже один раз встретился с глазу на глаз. Видимо, родителей беспокоили мои многочасовые и почти ежедневные пропадания вне дома. Отец, после встречи с Начальником, стал спокойнее и лояльнее относиться к моим «занятиям».

— Так где же фотографии? — иногда иронично поддевал он меня, зная, что я по этому поводу переживаю.

А Начальник, после разговора с отцом, стал несколько ограничивать моё время в фотокружке. Но несильно.

Мы каждую неделю ходили в киноклуб. Там я увидел довольно много хороших фильмов. Какие-то мне категорически были непонятны, а Владимир Лаврентьевич был от них в восторге. Какие-то нравились мне, а ему не нравились вовсе.

— Ну, дядя, и что ты там нашёл? Вот ты объясни мне, — горячился он, — потрудись найти слова и объяснить мне, что ты нашёл в этом фильме. Давай!

И я пытался объяснить. Я впервые старался найти точные слова, которых от меня искренне ждал взрослый и авторитетный (для меня) человек. Я чувствовал, как это сложно, как я устаю от этих разговоров, но я любил эти наши споры. И очень гордился, когда удавалось что-то смутное выразить словами. А Начальник слушал. Меня в первый раз так слушали.

Владимир Лаврентьевич очень любил слушать музыку. Он много слушал разной музыки от «Битлз» и Высоцкого до опер Пучини и Верди. Только «Битлз» и Высоцкого он слушал чаще. Но его фонотека, по сравнению с моей, была хоть и больше, но сильно устаревшей. Я как-то принёс ему пару своих свежих записей того, что слушал сам тогда. Он очень чувствительно и радостно воспринял новое музыкальное впечатление. Я потом многие годы снабжал его новинками, и он почти всё, за редким исключением, принимал и слушал. Мы много говорили о музыке. Пили чай и говорили. Он был первым взрослым человеком в моей жизни, который также самозабвенно мог слушать и знать наизусть гитарные соло или мелодические ходы, как я. А ещё он к этому также как я серьёзно относился. Музыка сильно нас сблизила. Это была наша отдельная тема.

Но всё же я не был и никогда не стал для Начальника его товарищем и собратом-фотографом. Фотографии моих приятелей часто участвовали в разных фотовыставках. Иногда эти выставки проходили в других городах, а пару раз конкурсные мероприятия юных фотографов проходили в Москве или Питере. Те, чьи снимки выбирали, на такие выставки ехали вместе с Начальником. Я очень хотел и завидовал, и ревновал…

— А как ты хотел?! — говорил Начальник — Таланту к фотографии у тебя нет, а если и есть, то я его в тебе разбудить не могу, — говорил он мне безжалостно, когда я помогал ему отобрать фотографии к очередной выставке. — Вот, смотри! Комаров! — и он показывал мне снимки Серёги Комарова. — Вот! Он всё видит, всё чувствует. Вот он снимет яблоко, а я его запах чувствую. И он так снимет любой мыльницей. А если ему хорошую камеру дать и оптику! Хотя он даже не понимает, что делает. И, скорее всего, пойдёт после школы учиться на шофёра, и пиши пропало. А тебе хоть какую технику дай, ничего не получится. В фотографии не получится! Но запомни, я тебе сразу это говорил. Не теряй времени… Хотя, делай, что хочешь. Только потом не пожалей…

Начальник сам фотографировал очень хорошо, но очень редко. Он и сам участвовал в конкурсах, и его фотографии попадали иногда в фотожурналы. Редко у него случались творческие припадки, и он работал ночами. Об этом говорили его красные, не выспавшиеся глаза, и блеск этих глаз. Но он редко показывал нам свои фотографии. Они были замечательные.

Однажды я летом, когда все кружковцы разъехались на каникулы, заглянул в фотокружок. Заглянул без цели, наудачу. Мне было скучно по-летнему, я слонялся и заглянул на станцию юных техников. Я постучал в дверь, без особой надежды, и дверь открыл мне Начальник.

— О-о-о! — сказал он. — Заходи, заходи! Сейчас тебе кое-что покажу.

Очевидно, он недавно закончил работу. Он показал мне ещё мокрые фотографии. Это была серия фотографий, на которых я увидел реку весной, во время ледохода. Снимки были потрясающие.