равных по разуму: шуткам моим способен радоваться лишь я один, а суть юмора в том, чтоб им делиться, иначе превращается он в дурное здоровье, цинизм и умственную кислятину. Мой юмор не разделить мне с людьми на моей планете, ибо они на полкруга ниже меня — не различают шутки, видят лишь следствия, и оттого слепы они к богатой потехе любой авантюры, а я остаюсь недовольным и злым. Великоват им юмор мой, ибо не земной он, а космический: оценить его в силах лишь боги, а значит, явился я сюда искать себе равных, чтоб хоть разок от всего сердца похохотать с ними… Хохотать необходимо, — продолжал он, — ибо смех есть здоровье ума, а я не смеялся десять кроров времен».

Засим взялся он за слог и спел его затопляющий звук так, что материя в руках у меня рванулась прочь едва ль не неудержимо.

Повернул я голову и уставился на человечка, а тот счастливо хохотал сам с собой да чесал себе подбородок.

«Ты глупец», — сказал ему я.

Улыбка исчезла с его лица, на ее месте возникло уныние.

«Возможно, Правитель, у тебя нет чувства юмора!» — произнес он.

«Это не смешно, — отозвался я, — это попросту розыгрыш, в нем нет шутки, одно озорство, ибо мешать работе — забава младенца или мартышки. Ты глубоко серьезная личность и пошутить тебе не удастся и за десять вечностей; твоя карма и в этом».

При этих моих словах взгляд его мрачно вперился в меня, а на лице возникла нешуточная злоба: двинулся он на меня из треугольников, шипя от ярости.

«Я тебе покажу еще кое-что, — выговорил он, — и если тебя это не насмешит, любой, кто об этом услышит, — расхохочется на целый век».

Я понял, что он направляет в меня свою личную злобу, но был я бессилен, поскольку не мог выпустить из рук субстанцию.

Вскинул он руки, но в тот же миг пришел звук столь тихий и столь глубокий, что едва слышим, и с такой же могучею силой пронизал тот звук пространства и проник во всякую точку и атом сотрясающим дыханьем своим — того и гляди должны были мы придать очертания вихрю.

Опустились у человека руки, он посмотрел на меня. «Ох!» — сказал он и повторил это шепотом трижды. Тот звук был началом второго слога.

«Я думал, у меня есть время, — вздохнул он, — а мои расчеты оказались ошибочными».

«Потеха — против тебя», — сказал я ему.

«Что мне делать?» — вскричал он.

«Смеяться, — отозвался я, — смеяться над потехой».

Летящие круги его уже перестали вращаться, их обширное пламя — всего лишь синий проблеск, и исчезло оно у меня на глазах. Человек стоял в одних своих треугольниках, открытый моему возмездию. Немигающий, загнанный взор не сводил он с молнии у меня в руке.

«Нет в этом нужды, — произнес он, и было в голосе его малое достоинство. — Я попался на звук, и с тем мне конец».

Так оно и было, а потому не стал я метать молнию.

Распадались его треугольники. Осел он на корточки, обнял себя за колени и опустил на них голову. Я знал, что он понимает: все кончено, — и отчаянно пытается из последних сил удержать суть свою от растворения, и у него получилось, ибо за миг до того, как треугольники исчезли, испарился он сам, однако полностью ускользнуть от звука не мог, это невозможно, а если достиг своей планеты, то лишь в виде жизни Третьего Круга, а не Пятого, какого достиг. Все свое развитие предстояло ему повторить с начала — более того, он еще и тяжко добавил к своим кармическим немощам.

Более мы не виделись, и я не слышал о нем ничего до того дня, когда Бриана О Бриана вышвырнули из врат, и тогда я понял, что человек тот и О Бриан — одна и та же сущность и что он действительно удрал и оказался на Четвертом Круге жизни, на низшей сфере.

Быть может, о нем еще услышат, ибо сущность он энергичная и неугомонная, кому среда — враг, а юмор — дерзновенье и тайна.

* * *

— Вот и конец моему сказу, — скромно добавил Арт.

Мак Канн снисходительно глянул на него сквозь облако дыма.

— Не так он хорош, как предыдущие, — заметил он, — однако не твоя в том вина, и сам ты юн в придачу.

— Не так уж юн он, как кажется, — молвил Финан.

— Ладная повесть должна быть о простом, — продолжил Патси, — а среди нас нет никого, кто смог бы сказать, о чем твоя повесть.

Встрял Билли Музыка:

— Вот кого хотел бы послушать я — Кухулина, бо он мой ангел-хранитель и интересен мне. В следующий раз встретимся с ним — расспрошу. — Оглядел круг. — Есть ли желающие послушать песенку на концертине? У меня она тут под рукой, а впереди у нас вечер.

— Сыграешь, когда встретимся еще раз, — ответил Патси, — бо все мы устали слушать сказанья, да и сам ты устал. — Встал Патси и душевно зевнул, раскинув руки да сжав кулаки, — Пора нам в путь, — продолжил он, — бо вечер грядет, а до ярмарки двадцать миль.

Запрягли осла.

— Мой путь в другую сторону от вашего, — сказал Билли Музыка.

— Ладно, — отозвался Патси. — Господь с тобой, мистер.

— Господь с вами всеми, — отозвался Билли Музыка.

Потопал он прочь своею дорогой, а Мак Канн и его спутники подались в путь с ослом.

Книга IV. Мэри Мак Канн

Глава XXVIII

Поиски работы и пропитания повели их обратно, хоть и другим путем, через Керри, на север в Коннемару и далее по каменистым краям вновь в Донегол и к суровым холмам.

Дни проходили непримечательно, но мирно: ночи были приятны, и даже одну трапезу пропустить выпадало редко. Когда же случалось такое, они проводили недобрый час безмолвно — как те, кому подобные перерывы не чрезвычайны. Под водительством Мак Канна крохотный отряд передвигался от трапезы до трапезы, подобно войску, что окружает, разоряет и покидает города на своем пути.

Иногда по вечерам попадался им на дороге какой-нибудь певец баллад, сердитый человек, у кого за два дня не купили ни единой песни, и в обмен на провизию такие готовы были развлекать своими куплетами и декламировать проклятия, какие сочинил он о тех, кто музыканту не платит.

Бывало, натыкались они на сборища лудильщиков и коробейников, бродяг и прохиндеев и в