— Что за фестивали? — удивился Тойер. — Я родился и всю жизнь живу в Гейдельберге, но…

— Вы никогда не слышали об импресарио по имени Йене Людевиг. — Свидетельница улыбнулась. — Совершенно верно. Как правило, это были студенческие мероприятия в Булынен-Хаузе или Триплекс-Мензе; их посещали люди, причислявшие себя к авангарду долины Неккара. Да еще я, старавшаяся поддерживать свое восторженное отношение к нему. Но это становилось все труднее. В конце концов он присвоил общественные деньги, и все окончательно от него отвернулись. Постепенно его друзья разъехались в другие края — в Пфальц, Мангейм или дальше. Это было уже в начале девяностых. Тогда произошло еще одно важное событие — он получил наследство. Его родители были так любезны, что врезались на автомобиле в бетонный столб. Он вообразил, что сможет начать все сначала. Нанял крутого архитектора и выстроил нашу кубистскую виллу на краю леса.

— Простите, что спрашиваю, — вмешался Тойер. — Почему же он вас не бросил?

— Я была удобной женой. И его пожизненной служанкой. Во всяком случае, мы оба в это верили.

В остальном он себе ни в чем не отказывал, и в те годы я постоянно боялась, что он рано или поздно заразит меня СПИДом, почти не сомневалась в этом. Когда долгое время считаешь что-то нормальным, это становится нормой, хотя со стороны представляется полным безумием.

— Трое любовников — разве не полное безумие?

— И то правда. По-моему, чуточку маловато.

Тойер покачал головой и ничего не сказал.

— Мой муж находился в реабилитационном центре, а я сидела одна в этой гробнице класса люкс. И вдруг до меня дошло: теперь я могу делать все, что хочу, и мне не нужно никого спрашивать. Никого. Это было необычное, восхитительное чувство. Один из пациентов, у него в глазу была опухоль, предложил мне работу в его риелторской конторе — я согласилась. Он хотел затащить меня в постель — я согласилась. Мне понравилось. Сегодня фирма принадлежит мне. Люди легко покупаются, манипулировать людьми я научилась у моего мужа.

— И все же… — Тойер опустил глаза. — Вы могли бы развестись, найти себе кого-нибудь. Стать очень богатой замужней риелторшей…

— Причина этому есть, хотя вы наверняка мне не поверите… — Фрау Людевиг вынула из сумочки сигарету, узкую, изящную — сорт, незнакомый комиссару.

— Вы не можете бросить мужа. — Сыщику не хотелось так думать, но он знал — так уж человек устроен; в конце концов, он ведь и сам такой. — Вы ненавидите его, изменяете, но совсем убрать его из своей жизни, стереть память о нем не хотите. Да, я вам верю. Этого господина… — Он заглянул в свои записи. — Этого господина Брехта я не знаю. Танненбах был алкоголиком. Не очень типичным, но злостным и безнадежным. Он систематически травил себя. Рейстер же был никчемным бездельником, пожалуй, еще почище, чем ваш супруг… Оба умерли насильственной смертью.

Она молчала.

— Тем не менее те двое не могли представлять для вас опасности, — ответил он сам себе, не задавая вопроса. — Людишки они были дрянные, с темными животными инстинктами, но при этом слабые. Я догадываюсь, что господин Брехт мне тоже не понравится. Эти господа, разумеется, ничего не знали друг про друга?

— Я считаю, что это исключено.

— И также исключено, что ваш муж решил отомстить за свои рога…

— Как я сказала, ему действительно не по карману нанимать киллера, да и где бы он его взял? Кроме того, как он вообще мог узнать про моих мужчин? Он живет в цокольном этаже виллы, все окна выходят на Неккар, ни из одного не виден Шлирбахский лес. Наши апартаменты полностью изолированы, я перестроила их за свой счет. Да и потом, обычно я сама посещаю своих любовников.

Тойеру вспомнилась заваленная пустыми бутылками квартира Танненбаха. Людевиг угадала его мысли.

— Мы с Томасом встречались в его приемной. Я поняла, что он алкоголик, но на наши встречи это никак не влияло.

Любовные утехи во врачебном кресле… Сыщику постепенно становилось противно.

— Все это меня не убеждает, — едко возразил он. — Вы приходите сюда. Исповедуетесь без всякой нужды в своей интимной связи с двумя жертвами убийств. Но решительно отвергаете вполне логичное предположение, что ваш супруг — по-моему, с помощью каких-нибудь детективов, а потом и банальных подручных — сначала узнает про ваше распутное поведение, потом осуществляет месть. Или, по-вашему, это Господь Бог укокошил их обоих? И зачем вы мне рассказываете о своей дважды испоганенной жизни?

— Забавно, — холодно заметила Людевиг. — Мне показалось, что вы хотели побольше узнать обо мне. Вероятно, это не так, и я заблуждалась. Брехту может грозить серьезная опасность. Я тревожусь. Мне тоже не чужды человеческие чувства.

— Приятно слышать.

— Этот убийца, Плазма, — когда вы его наконец поймаете?

К вечеру усталость снова дала о себе знать; четверо сыщиков сидели за шатким столом для совещаний в кабинете у Зельтманна, как хилые послевоенные детишки. Была там и Ильдирим. Если бы старшему гаупткомиссару сделали ЭКГ и анонимно отдали в новостную редакцию радио, эфир сотрясли бы сигналы сейсмоопасности.

Главный полицейский Гейдельберга был настроен на суровый лад. Долго подыскивал слова, перебирал в чаше свои знаменитые «камешки хорошего настроения». Потом у доктора Ральфа Зельтманна вырвалась совершенно дикая фраза:

— Если бы у Плазмы сохранилось хоть малейшее представление о приличиях, он бы сам явился к нам.

— Какие там представления, он ведь чокнутый, — с необычной мягкостью возразил Хафнер.

— Знаете, что я считаю безумием? — зарычал директор и вскочил, будто боксер в криминальном фильме. — К вам явилась свидетельница и дала, возможно, решающие показания по серийному, пардон, двойному убийству. А вы с ней обошлись как с продажной девкой.

Хафнер невозмутимо прикурил свой «Ревал», задумчиво затянулся и погасил сигарету о директорские камешки.

— Это ваш кабинет. Не беспокойтесь. Я потерплю.

— Фрау Людевиг пожаловалась на всех вас!

— Теперь присядьте, пожалуйста. — Ильдирим говорила строго, но под столом дотронулась ногой до ноги Тойера. Наконец-то она снова надела свои яркие сапожки, в которых была, когда они познакомились. Тойер видел их сквозь стеклянную столешницу; значит, и все остальные могли видеть.

— Стол ведь стеклянный, — робко напомнил он. Ильдирим улыбнулась и отодвинула ногу на миллиметр.

— Что вы сказали? — переспросил Зельтманн. Внезапно он показался самым усталым из всех. — При чем тут стеклянный стол? Он имеет какое-то отношение к убийствам?

— Нет-нет, — ответил Тойер. — Никакого. Все так запутанно.

Директор тяжко вздохнул:

— Мы с вами в одной лодке. С фрау Людевиг я все улажу… Господин Тойер, пожалуйста, изложите все по порядку. Хафнер, если уж вы непременно хотите курить, ступайте к окну и откройте его.