Но решил, что для этого еще слишком рано, сама Анна явно пока что не проявляет желания целоваться с ним.

Герцог поднял голову и, продолжая удерживать руку Анны, со вздохом произнес:

— Доброй ночи, моя дорогая. Приятных снов. Завтра нас ждут новые приключения и радости.

— Я с нетерпением буду ждать, когда наступит завтра.

Она сказала это с удовольствием, но бесстрастно и мягко высвободила ладонь из руки герцога.

Затем нежно улыбнулась и повернулась к двери своей спальни.

Он смотрел, как за порогом исчезает шлейф ее платья, затем пошел к своей двери.

Его не покидало ощущение, что он теряет в эту секунду нечто такое, что никак не должно ускользнуть от него. Но он сказал себе, что это всего лишь его фантазии.

Пока слуга помогал ему раздеться, он непрестанно думал об Анне.

Когда их яхта под всеми парусами входила в Черное море, герцог наблюдал за лицом Анны, замечая какой-то новый, необычный восторг в ее глазах.

Не забыв о намерении найти ключи к прошлому Анны, он совершенно неожиданно получил один из них, когда они приехали в Ниццу.

Когда они вышли из своего личного, прицепленного к скорому поезду вагона, один из слуг герцога уже ожидал их с каретой и лошадьми у выхода с вокзала.

Утро выдалось солнечным, поэтому верх кареты был поднят, и вместо него над головами седоков был раскрыт легкий полотняный навес, защищавший их от солнечных лучей. Они тронулись, и вскоре перед ними открылось бескрайнее изумрудно-синее море. Проехав через город, карета начала подниматься по склону холма, на котором стояли частные виллы, и тут герцог услышал, как Анна неожиданно ахнула:

— Кипарисы!

В ее глазах герцог прочитал удивление и восторг. Она не могла оторвать взгляд от кипарисов, тянувших к небу свои зеленые пальцы, и словно не замечала видневшихся на горизонте прекрасных заснеженных вершин Альп.

Герцог воздержался от вопросов, которые могли бы смутить Анну, чувствуя, что она не станет отвечать на них.

Вместо этого он просто наблюдал за женой. Разгадка ее тайны начинала занимать его все сильнее, такое расследование выпало на его долю впервые в жизни.

Герцог принялся размышлять, почему Анну так поразил вид кипарисов.

Эти деревья широко распространены во Франции и Италии. Потом Ворона осенило.

Он вспомнил, что узнал во время поездки в Россию об истории этой страны и ее царях.

В одной из книг герцог прочитал, что высокие стройные кипарисовые деревья первой в России начала выращивать императрица Екатерина во время поездки с князем Потемкиным по южным окраинам своего государства.

От тех деревьев берут начало кипарисовые рощи и аллеи, без которых теперь невозможно представить ландшафт Крыма.

Городом, наиболее тесно связанным с кипарисами, была Одесса.

Герцог почувствовал от своего открытия такой восторг, словно его лошадь только что выиграла скачки или он сам одержал победу на боксерском ринге.

«Мы должны плыть в Одессу!» — решил он про себя, но не стал говорить об этом Анне. Пусть это будет для нее сюрпризом.

На вилле в Ницце они провели всего два дня, герцогу не терпелось проверить догадку относительно Одессы. На третий день рано утром яхта подняла якорь и отправилась в первый порт назначения — Вильфранш.

Утро было ясным, солнечным, вскоре стало очень жарко, но, к счастью, с моря дул освежающий бриз.

Анна восхищалась яхтой совсем как ребенок, словно маленькая девочка, получившая в подарок новый кукольный домик.

Из немногих сказанных ею слов герцог понял, что ей уже доводилось бывать на судне, но оно явно не было частным.

Спешить было некуда, и они медленно шли под парусами вдоль побережья Италии, время от времени делая остановки в маленьких портах, чтобы сойти на берег и полюбоваться местными видами.

Герцогу не хотелось пока везти Анну в какой-нибудь крупный город, например в Рим или Неаполь. Он решил, что даже Помпеи могут подождать до другого раза.

К тому времени, когда они достигли островов Греческого архипелага, герцог с удивлением понял, что быть с Анной наедине ему намного приятнее, чем среди толпы и уличных зевак.

И тогда он признался самому себе, что влюбился в свою жену.

Поначалу эта мысль показалась ему невероятной.

Покидая Англию и оставляя за спиной Клеодель, он был уверен в том, что никогда больше не сможет полюбить по-настоящему, никогда не встретит женщину, которой захочет отдать свое сердце.

Но, наблюдая за Анной, слушая ее бесконечные вопросы и стараясь дать на них исчерпывающие ответы, он постепенно был очарован этой удивительной девушкой.

Его пленила не только красота Анны, но что-то еще, что-то более важное и неоднозначное, чему он сам никак не мог найти определение.

О том, как сильно изменились его чувства, он с особой остротой понял накануне отплытия из Ниццы, когда туда прибыл курьер, посланный им в Лондон, чтобы доложить обо всем, что случилось там после того, как в газетах появилось извещение о женитьбе герцога.

Курьер описал потрясение, которое испытали друзья герцога, и сцену, которую устроил в Равенсток-холле граф Седжвик. Курьеру с трудом удавалось отбивать натиск графа, родственников герцога и других многочисленных посетителей, охочих до светских сплетен.

Хотя герцог мог живо представить себе всю эту картину, она, как ни странно, не вызывала у него ни радости, которой он ожидал, ни даже чувства удовлетворения.

Совершенно неожиданно ему стало безразлично, кто что говорит и делает в далекой сейчас для него Англии.

Герцог был даже рад, что не видит и не слышит разыгравшегося в Лондоне представления, а когда яхта стала приближаться к Константинополю, он окончательно уверился, что любит Анну так, как никого и никогда не любил прежде. Это было удивительно, казалось невероятным, но это было так, и Ворон ничего не мог с собой поделать.

В его жизни еще не было случая, чтобы женщина, рядом с которой он провел столь долгое время, не влюбилась в него, но странное дело — хотя сам герцог был без ума от Анны, он не был настолько слеп, чтобы не видеть, что она продолжает относиться к нему словно ученица к любимому учителю, но не более того.

Она внимательно слушала все, что он говорил ей, и пристально смотрела на него своими прекрасными глазами с той безмятежностью и душевным спокойствием, которого герцог не встречал ранее ни в ком, за исключением своей сестры Маргариты.

Когда они разговаривали на серьезные темы. Анна демонстрировала великолепное умение все схватывать на лету и очень точно анализировать, а когда приходило время отстаивать какую-либо точку зрения, герцогу приходилось напрягать весь свой ум, чтобы одержать верх в споре с супругой.