Они посещали различные занятия, но встречались сразу же после них. Женя попросилась в команду пловчих, в которой Лекс состояла с первого года в Аш-Виллмотте, и тотчас была принята. Лекс установила рекорд школы в кроле. Ежедневные летние Женины заплывы на даче, где она переплывала озеро, научили ее выносливости в воде. И уже через шесть недель после поступления в команду с Лекс в качестве тренера, Женя стала серьезным претендентом на звание лучшей в вольном стиле.

Подруги вместе ели, вместе готовили домашние задания, вместе мыли волосы в соседних душевых кабинках, и в свободное от занятий время расставались только для сна. По выходным, когда им разрешали выходить в город, Лекс вела Женю в магазины и на деньги, которые регулярно, первого и пятнадцатого числа, подруге переводили адвокаты Бернарда, снабдила ее полным гардеробом из магазина в Нассау: бермудами, рубашками со свободными воротниками и какими-то одежками, которые Женя посчитала бесформенными, но американка назвала «университетскими» — шотландскими свитерами и спортивными куртками.

— Знаешь, а тебе дают на содержание в три раза больше, чем мне, — сказала Лекс, когда они покончили с покупками. — Сплошная показуха.

— Что?

— Новые деньги даются легче старых. Что-нибудь в этом роде, — она обняла подругу за плечи. — Когда я была маленькой, то думала, что мы очень бедные. Я получала четверть доллара в неделю, а все другие дети гораздо больше. Но потом я поняла, что им приходилось экономить деньги, а я могла тратить все подчистую. Я была ужасной транжирой, — рассмеялась она. — Покупала все, что попадалось мне на глаза: лакричные сиропы, сахарные батончики, сосульки. Леденцы, — поправилась Лекс.

— А мне не давали денег, — сказала Женя. — Да они мне были и не нужны. Не на что было тратить.

В новой одежде, с волосами, зачесанными под беретом за уши, Женя почувствовала, что принята остальными девочками. Ее дружбу с Лекс оценили. Хотя ту и считали одиночкой, в школе она пользовалась уважением. У нее не было близких подруг, а потому и врагов. Она не принадлежала ни к одной компании, а поэтому ее часто призывали, чтобы разрешить спор. Ее независимость и ореол, отбрасываемый именем рода, заставлял девочек глядеть на Лекс снизу вверх. И в качестве ее подруги, Женя не являлась больше чужой или еще хуже — вероятной коми.

Их любовно прозвали «ужасными близнецами» — кличкой, придуманной Цинцией Вурлитцер, получившей высший балл по психологии в старшем классе. Она вычитала эту кличку в книжке о формировании характера детей Гезельским институтом, и термин точно подошел к девочкам, постоянно предающимся шалостям.

Большую часть времени Женя казалась радостной. Но выходные иногда повергали ее в задумчивость и даже в меланхолию, когда в школу прибывали машины с родителями, приехавшими навестить дочерей, взять их с собой на прогулку или в ресторан. Как бы то ни было, но к ноябрю Женя ощутила, что принадлежит к Аш-Виллмотту, и не могла уже понять, почему ей так не понравилась школа раньше. Ее акцент все еще выдавал в ней иностранку, но под неусыпным присмотром Лекс она стала большим знатоком американского сленга.

В середине ноября подруги сидели скрестив ноги на полу в комнате Лекс, обложенные, как осенней листвой, разбросанными листами с домашним заданием. С Виктории Вудхолл, где располагался кафетерий, прозвучал колокол к обеду. Состроив кислую физиономию, Лекс подняла глаза и смешала свое устройство американского правительства с Жениной биологией.

— Опять на жратву. Посмотрим. Пять против трех, будут пирожки с опилками, жаренные на соплях.

Женя потянулась и широко улыбнулась:

— Семь к четырем — рыбьи потроха в ореховом масле.

— Идет! — завопила американка и, вскочив, потащила Женю с пола. Девочки протопали по листам разлетевшейся домашней работы, схватили куртки и побежали в сторону Грязного Холла, как Лекс именовала Вудхолл.

Деревья, кроме вечнозеленых, сбросили листья, земля потемнела и стала твердой.

— Только посмотри, — недовольно пробормотала Лекс, упрятав руки в карманы. — Какой-то дурдом. Когда же наконец выпадет снег? Ноябрь нужно вычеркнуть из календаря. Он никому не приносит радости.

— Согласна, — признала Женя.

Мимо них прошмыгнули три девочки, спеша от корпуса Сьюзан Энтони в столовую.

— Привет, близняшки, — выкрикнула одна из них.

Ни Лекс, ни Женя не ответили.

— Помедленнее, — предупредила Лекс. Они всегда старались оказаться последними, чтобы занять отдельный столик.

— Последний год и вот надо ж, ноябрь. Последний шанс поразвлечься перед тем, как окажусь в счастливых охотничьих угодьях.

— Не знаю этого выражения, — Женя шла мягкой походкой гейши.

— Кончина. То, куда добрые девочки из хороших семей, как моя, возносят свои молитвы. Еще называют «повыставляться». Завернуться в цветную простыню и чтобы с запястий свисали номерки из прачечной. А волосы так напомадят, что они станут твердыми, как картон.

— Для чего?

— Чтобы выйти замуж, — Лекс сморщилась, плюнула в дерево и не промахнулась. — Вот почему следующим сентябрем я не отправлюсь в колледж. Свободный год за хорошее поведение. Вот чего от меня ждут. Думают, повезет и я подцеплю кого-нибудь родовитого, вроде нас самих, и женю на себе. А если это случится, мне вовсе не будет смысла поступать в колледж, — Лекс хоть и была на полтора года старше Жени и перешла во вторую ступень, все же оказалась моложе других старшеклассниц. Ее родители настаивали, чтобы до восемнадцати лет она повременила с колледжем и год понаслаждалась в дебютантках.

— Но не тут-то было! Говорят, можно подтащить лошадь к стойке, но попробуй-ка заставить ее выпить виски. Ничто человеческое дебютантку не ждет. Приходится танцевать с марсианами, замаскированными под людей — мальчиками в клубных пиджаках, у которых между ушей пусто и кто умеет говорить только о самих себе.

Женя рассмеялась:

— Так не ходи на танцы, — предложила она.

— Ты серьезно? Звучит так, будто ты советуешь мне не приходить на собственные похороны. Это просто убьет родителей. Но, — Лекс понизила голос, — не представляешь, как это убивает меня. Ужасно. Только посмотри на меня.

Женя обернулась. В свете, заливавшем окружность Грязного Холла, она увидела приземистую девушку с волосами шатенки, мелкими чертами лица и широким ртом. Ее подбородок выдавался вперед, лицо исказила гримаса.

— Я явно не гвоздь сезона, — горько заметила американка. — Даже не обычная заурядная простушка. Страшна, как крыса. И если на этих самых танцах кто-нибудь вздумает со мной заговорить, то лишь для того, чтобы меня отвлечь из опасения, как бы я его не искусала. Я умею говорить вещи, которые ждут от меня марсиане: «О, какой у вас совершенно замечательный галстук! Где это вы сумели его достать? В магазине?

Просто великолепно!» — Лекс на секунду прекратила кривляния, чтобы дать возможность рыдающей от смеха Жене перевести дыхание, потом продолжала: — Или вот: «Что это у вас такое на руках? Мускулы? А я думала, Гималаи, такие они большие». Идиоты. Калеки. При них нельзя ругаться, закурить сигарету, положить ногу на ногу и вроде даже дышать. У каждого из них есть очаровательная маленькая штучка — мужское я, — и оно рассыпается во прах, если девушка при них скажет «дерьмо». Я серьезно. Просто дурдом.