Канадцы и австралийцы, жители британских доминионов, не могли дождаться, когда их отправят воевать в Европу. Они садились на первый же подходящий пароход и спешили в Англию, чтобы успеть повоевать, «пока война не кончилась»[202].

В Берлине тысячи людей собрались на Унтер-ден-Линден, окружили российское посольство: «ревели патриотические песни, ругали Россию и требовали войны»[203]. Вчерашние мирные бюргеры оказались жестокими и вероломными врагами. «Всю дорогу они швыряли в нас камни. Кому-то из русских палкой разбили голову…», – вспоминал Феликс Юсупов эвакуацию посольства из Берлина. «Это война всей Германии!» – заявил Томас Манн. Нация, много лет отдавшая подготовке к войне, наконец-то дождалась своего часа.

В России ответили на немецкое вероломство. На Исаакиевской площади сжигали портреты кайзера Вильгельма II. Толпа ворвалась в полупустое здание германского посольства на Большой Морской (дипломаты успели его покинуть, оставалась там лишь прислуга) и начала погром. Пострадали не только богатые интерьеры, но даже скульптуры, украшавшие здание. Около сотни человек с топорами и молотками сбросили с крыши конные статуи и утопили их в Мойке.

Русское образованное общество, перед войной настроенное враждебно к собственному государству, как будто переменилось в одночасье. «Каждый почувствовал себя прежде всего русским. Все решили отложить внутреннюю борьбу, поняв, что в такой момент место усилиям только одной общей борьбы»[204], – писал в дневнике русский историк Михаил Лемке. Эсер-террорист Савинков был в эти дни заодно с кадетом Струве, анархист Кропоткин – с националистом Шульгиным, а Василий Розанов – с Николаем Пуниным и Владимиром Маяковским. Либерал Милюков и ультраправый монархист Пуришкевич пожали друг другу руки.

«Россия выковывается как нация, обладающая целостным характером и целостным сознанием. Ибо мы только теперь переходим к подлинно историческому, выявленному бытию»[205], – писал Николай Бердяев. Как подходят эти слова русского либерального философа к заявлению русского депутата-националиста Анатолия Савенко: «В дни кровавой борьбы нет партий, нет национальностей, а есть единый, неделимый, грозный гранитный монолит»![206]

Как прекрасно, как возвышенно звучали слова Бердяева и Савенко[207] в дни военной горячки, и какой глупостью кажутся они теперь. Разве только в 1914 году русские стали нацией? А кем же они были в 1812 году? Кем были Суворов и Петр Великий? Кто же такие русские герои-землепроходцы, покорившие Сибирь? Как же вся тысячелетняя история России? И чем уж так священна война, начатая на далеких Балканах, в Сербии, которую редкий русский человек и в наши дни сможет найти на карте?

Но думали не о Сербии, думали о победе над врагом. Не долг перед союзником, не далекие Босфор и Дарданеллы, а необходимость вместе бороться против общего врага – вот что сплотило нацию летом 1914 года[208]. Маяковский, забравшись на памятник Скобелеву, декламировал свои новые стихи.

Но в этом хоре мы как будто не слышим украинского голоса? Был ли он? Да, был и украинский голос. Редактор журнала «Украинская жизнь» Симон Петлюра как раз в эти июльские дни писал свою программную статью «Война и украинцы». Статья написана разумно, расчетливо, даже лукаво, без патриотического энтузиазма, что так заметен у Бердяева, у Розанова, у Дурылина. Петлюра думает и пишет не о России и уж тем более не о русских. Он пишет об украинцах, об их интересах в начавшейся войне. Но обращается и к украинцам, и к русским, в особенности – к русским начальникам, к власть имущим. Взывает к здравому смыслу украинцев: их интересы, так уж случилось, связаны именно с Россией. Убеждает русских в лояльности, верности украинцев. «Противники России при переходе границы будут, конечно, стараться привлечь украинское население на свою сторону и всякими обещаниями политическими и национальными посулами посеять смуту среди него. Украинцы не поддадутся провокационным воздействиям и выполнят свой долг граждан России…»[210]

Петлюра пишет это явно для русских, а украинцев убеждает: будем сражаться, будем верно служить России, и Россия нас не забудет. И напоследок призывает (по всей видимости, русских) быть великодушными к австрийским украинцам. Он верит в победу России. А победа России сулила объединение всех украинских земель под властью русского царя.

Эта политическая программа российских украинцев сразу же провалилась. Киевская газета «Рада», призвавшая украинцев «стать на защиту общего Отечества», была закрыта, несмотря на свою лояльность и патриотизм. В России снова начали бороться с мазепинством. Из восемнадцати газет, выходивших на украинском, осталось семь. Само слово «Украина» цензоры вычеркивали из газетных статей. В Киеве под запрет попали театральные афиши на украинском, в Полтаве запрещали украинские вывески[211]. Стало ясно, что ничего доброго война Украине не принесет. Украинские интеллигенты теперь не желали России победы, а боялись ее. Победа означала бы присоединение Галиции к России. «Когда до нас дошло известие о падении Львова, – вспоминал Дмитрий Дорошенко, – то оно поразило нас как удар грома. Многие люди плакали…»[212] Киевский адвокат и будущий украинский министр Михаил Ткаченко, узнав о победе русской армии, закрылся у себя в комнате и три дня не выходил из нее, не пил и не ел от горя.