Всякой весной ее бизнес обычно идет вверх: зверолюбивые клиенты наперебой зазывают ее в свои псарни. О, там дизайнерский дар Арланы, ее природный вкус и женское умение нравиться всем, даже четвероногим, разворачиваются во всю ширь – ну прямо-таки меха аккордеона в парижском кафе. Две ее постоянные клиентки едва не выцарапали друг дружке глаза: каждой поблазнилось, будто fringe (челочка) у чужого toy-пуделя пострижена более стильно, чем у собственного.

Да, за моей Арланой охотятся. Конечно, в Лондоне есть свои преотменные собачьи куаферы, стильные сучьи художники, виртуозные дизайнеры псов и блистательные кобелячьи визажисты, но нельзя также отрицать и того факта, что выписывание пикантной парикмахерши из Хэмпстеда – в этом тоже есть своего рода изюминка.

Я не могу узнать себя в зеркале. Общие очертания тела я различить, правда, могу – высокий, в меру физически развитый тридцатипятилетний джентльмен. С посильной натяжкой: молодой джентльмен. Но взглянем иначе: муж-простофиля... опереточный супруг... Что может быть комичней, нелепее, жальче? Особенно если учесть, что Арлане я прихожусь гражданским мужем... (А какие мужья полноценней? военные?)

Лицо... Не узнаю своего лица...

В отличие от хирургов, отстраненно копошащихся в лабиринтах кишок, я вижу перед собой именно лица своих пациентов. Эти лица исковерканы страхом. Унижены ожиданием боли, которая может наступить в любой момент, при малом – при даже самом ничтожном – движении моего инструмента.

Но этого не происходит. Разумеется, я работаю с обезболиванием. Кроме того, мои глаза и пальцы точны: им чужда опрометчивость. VIPs’ы потом еще целый час после моих хитроумных манипуляций с их ротовой полостью (то есть главной составляющей их интерьера и сущности) наслаждаются отдыхом анестетической немоты. В филиал министерства, в офис, бассейн, казино или клуб – их доставляют личные шоферы, которые им роднее собственных детей: шоферы все понимают без слов.

Семь сорок пять.

Эдгар, ты негодяй... Неврастеническая скотина. Менструирующая гимназистка. Выпей, будь добр, тривиальной валерьянки.

Она вернется: завтра или послезавтра. Или после-после...

Какая мерзость – эта настойка валерьянки! Разве что плеснуть коту... Джой, Джой, кис-кис-кис...

Завидую Арлане: она даже не спотыкается там, где я непременно сломал бы себе шею. Взять, к примеру, эту её собачью работу. Она ведь не замечает, что словно бы заняла место той куаферши. Той самой, которая спихнула ее с подмостков. Будто незримый шахматист сделал этими фигурами короткую рокировку – роковую для Арланы. Прибавлю: и несколько необычную, ибо поменялись они не только позициями, но и функциями. Правда, фунты стерлингов, пачками падающие к ногам Арланы, отчасти компенсируют некоторый комизм в переключении ее сервиса с двуногих на четвероногих. Для меня это очевидно, а она, судя по всему, не замечает.

Ах, Эдгар, «очевидно»! Ты перечислил не всё: а тайский массаж? Не делай вид, будто забыл про тайский массаж! Для полноты сходства...

Попытки расслабиться бесполезны. У меня был один приятель, которого я считал самым чистым человеком в мире. Имею в виду: телесно чистым, в буквальном смысле, – я не моралист, чтобы определять градации чистоты нравственной. А считал я этого джентльмена таковым потому, что, когда бы я ему ни звонил, – его подруга оловянно чеканила: «Энтони принимает душ». Иногда я думал: может, у него такой остроумный автоответчик?..

Самое смешное: это был не автоответчик, подруга не лгала. Энтони жил в душевой. Да, именно там он и жил. А дело состояло в том, что эта подруга, то есть мегера из салона продажи Peugeot, имела вредную привычку его поколачивать. Он, скорее всего, именно за это ее и любил (такое бывает нередко), хотя, как я думаю, не отказался бы от передышки. И вот таковая, то есть передышка, у него бывала только под сенью душевых струй. (Ванной они не располагали.) Подруга в душевую не входила: это была его территория.

Однако стоило ему оттуда выйти – тут уж она, слово за слово, еще даже до самой перебранки, словно бы профилактически, снова бралась его поколачивать. Он – снова отступал в душ. От таких почти безостановочных «расслаблений» кожа у него стала белая, бледная, как у погребного гриба-поганки – или лягушки-альбиноса – или гаремной невольницы – кому что больше нравится.

Но эту подоплеку я узнал уже после того, как он поехал на какой-то из островов Лох-Ломонда, в пикантный отель для полного расслабления – а тело его выловили из лох-ломондского озера только через пятеро суток.

Расслабился, стало быть, окончательно. Так и тянуло его к водной стихии! (А что – ко всяким там нимфам и амфитритам...) Или помогли до нее, до водной стихии, наконец дотянуться? А его стерва упорхнула с каким-то темным (во всех отношениях) дельцом в Южную Африку: замуж. (При слове «замуж» Арлана всегда презрительно напрягает свои точеные ноздри: заму... му-у-у-у-у-у... мы-ы-ы-ы-ы-ы... м’э-э-э-э-э-э... б’э-э-э-э-э-э...)

Пойти, может быть, в душ?.. Джой, прекрати беситься! Стоп, я сказал!

Выражаясь в духе Евангелия, совлечем с себя земные одежды. Включая сюда и последний покров, скрывающий снедаемые похотью чресла. Ну и что? Что же мы видим в зеркале? Пах производителя. Вот такой же замшевой матовости пах видел я у антилопы-самца. Девушек, секретарш и конторщиц, должно быть, пронизывают любовные токи от одного его взгляда... Если бы Арлана принадлежала хоть к одной из этих женских конгрегаций!

А откроем-ка мы вот эту коробку... «Pure relaxing» – подарила ее мне она же... Набор состоит из четырех штучек.

Штучка первая. Уютная, желтая, словно уточка, баночка из гладкого пластика. Молочко для тела: «Massage from heaven». Внутри: белая, нежная масса, словно густая сперма высокосортных доноров. Бр-р-р... Не будем читать, Эдгар, из чего, собственно, это молочко состоит: напечатано мелко-премелко, да и не веришь ты всё равно ни единому слову. Просто плеснем молочка в ладонь – из ладони – на плечи... на грудь... По запаху вроде бы яблочный сидр... что еще? вишня, банан, манго...

Теперь: «Summer rain»... Приятная для ладони коробочка... Relaxing shower gel... gel douche relaxant...

Хватит. Пойду пообщаюсь с monsieur Gautier. Это не Theofile (языческой эротикой Теофиля Готье зачитывался – и вконец зачитался – мой бедный, мой всегда сексуально несытый отец) – и ясней ясного, что это не Jean-Paul – хотя бледно-голубая юбка его марки так женственно-нежно струится в платяном шкафу Арланы. Gautier – это единственный из коньяков, с которым я чувствую соприродность. Хотя мои мозги не выключает и он... Джой, хочешь тоже глоточек?..

Половина девятого. Ты же недорелаксировал, Эдгар!..

...Сделаем душ приятно-прохладным. Да, стало быть, «Summer rain»... Summertime... ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла... Summer rain... Ла-ла-ла-ла-ла-ла...

Арлана терпеть не может, когда я пою. Особенно если я пытаюсь напевать ее любимые блюзы. Сейчас, будь она дома, яростно заколотила бы в дверь...