В общем, родственнице вручили купейный билет, а так как до поезда было три или четыре часа, привезли к нам в клинику. Предварительно «просигналив» из медицинского отдела ЦК. Меня начальство и обязало. Я с удовольствием ее проконсультировал и получил вот эту ценную, но бесполезную информацию. Тетка оказалась на редкость симпатичной и простодушной. Слушала мои назначения, кивала головой и отвечала: «Ага-ага-ага». Смягчая на «х» звук «г».

Прошло несколько лет. Я отдыхал с семьей в Гаграх. Решили подлечиться. Узнали, что открылись шикарные радоновые ванны. Шикарные — потому что тот самый член с праздничного плаката решил принимать целебные ванны с целью оздоровления. И, конечно, омоложения. Об этом мне сообщил главный врач нашего санатория — элегантнейший и деловитый мингрел Нодар Пла- тонович. Острие его отглаженных брюк, каждый день разного оттенка — от серой гаммы до бежевой — завораживало мой глаз, заставляя поглубже прятать под стул свои пыльные сандалии. Его обувь была ослепительно начищена. Я утешал себя тем, что на него работает целая армия чистильщиков. У нас в семье каждый чистил себе сам. Или, что было чаще, рассеянно обходил этот вопрос.

Советуясь со мной как с коллегой, да еще московского разлива, батоно Нодар сомневался, можно ли весьма почтенному и пожилому пациенту, каковым являлся наш сиятельный небожитель, находиться в радоновой ванне не двадцать положенных минут, а три, а то и четыре часа.

Все призывы Нодара и даже осторожные описания опасностей от такого длительного радонового облучения пациент гордо опровергал: «Это для всяких слабаков опасно, а для меня — в самый раз. Кроме того, я грамотно лежу: одной рукой прикрываю сердце, а другой — яйца и член, то есть детородный орган. Все учтено, не беспокойтесь за мое здоровье. Я здоров как бык».

И это было справедливо. Я, конечно, не видел, но главврач говорил, что когда его вынимали из ванны услужливыми руками, тот был розовым и хрустящим, как молодой подсвинок. А ляжки и толстые икры с трудом пролезали в роскошную шелковую пижаму. Замечательно! Но с головой, конечно, было не того. Посидев в комнате отдыха полчаса, выпив квасу или воды Лагидзе — все-таки Грузия, он начинал раздеваться: хватит, мол, рассиживаться, пора принимать ванну, а то весь радон выдохнется. На смущенные комментарии окружающих (там был и личный врач — лысенький молодой парнишка из чьих-то родичей), что он уже брал ванну, сановник удивленно поднимал брови домиком и уверенно говорил: «Я лично ничего такого не помню. Вызовите главного врача, пусть посидит рядом, пока я буду лечиться. Мне надо с ним поговорить, почему он редко заходит? Пренебрегает?»

Бедного Нодара, который только полчаса назад слушал его многозначительные бредни и даже не успевал в своем кабинете подписать нужные бумаги, дергали обратно. Белый накрахмаленный халат, а также остро заглаженные брюки помещались вблизи от распаренного самодовольного пациента и с железным терпением и выдержкой слушали, как надо руководить страной, промышленностью, флотом, медициной и, конечно, сельским хозяйством. А америкашек прижимать по всем фронтам, распоясались янки и обнаглели,

«Как быть, доктор, — горестно вопрошал меня Нодар, — он все забывает и просиживает в этих ваннах целыми часами. Мне кажется, я уже сам облучился этим проклятым радоном — даже аппетит пропал».

Я сочувственно качал головой, но не давал никаких советов. Ну их в болото, этих сановников. Опасно. Тем более «товарища Альцгеймера» тогда не знали. Говорили просто: «Склероз». И продолжали руководить страной. Вернее, имитировали это руководство. Но реки хотели перебросить в пустыню. Не успели, к счастью.

Сохранилась в семейном архиве фотография тех лет — мои милые «далекие-близкие», жена, дочь и сын, после тех ванн — с полотенцами-тюрбанами на головах, в белых джинсах (шик по тем временам). Рядом усталая гагринская пальма накрывает их веером. Духота ощущается реально. И влажность. Август. Когда мы ехали из аэропорта, таксист с интересом на меня посмотрел: «Чего так рано приехали? Еще не сезон. Ваших никого нет». — «Каких наших?» — «Каких-каких — евреев. В сентябре появятся, как духота пройдет». Крыть было нечем. Резонно.

Но бонза явно не был этим самым. Сентябрьским. Для него сезон был бархатным тогда, когда он отдыхал. После тех событий он два или три года был портретным членом. Потом уж совсем где-то прокололся. Типа того знаменитого анекдота. «А почему на заседании нет товарища «Г.»?» — «Так он умер, вы вчера были на его похоронах». — «А-а-а, вот в чем дело, то-то я думаю, почему он на Политбюро не пришел».

Тогда уж решили отправить его в отставку. Сейчас он покоится где-то в районе Кремлевской стены. Время подошло.

Волков переулок. Хорошее название. За углом — Зоологическая улица. Еще лучше. Самый центр Москвы. Панельная девятиэтажка. Обшарпанная. Но рядом новые светло-кирпичные дома для богатых и знатных. Это вдохновляет. Значит, жизнь налаживается. Но очень отвлекают вопли зверей. Дом нависает над задними вольерами зоопарка, и потому внезапно вздрагиваешь от истеричного кудахтанья павлина или грозного рыка льва. Симфония! Обезьяны тоже кричат противно. Как скандальные соседки.

Мой пациент сидит на краю кровати. Ему пятьдесят девять лет. Сломал ногу, травма головы, болтлив, плаксив, расторможен… Красные мятые трусы с лампасами, болтающаяся на плечах майка с голубой буквой «Д» («Динамо», значит). Встрепанные волосы. Тапки без задников. Он поочередно вынимает из тапок худые мозолистые стопы и чешет ими голени. Поочередно то левой, то правой. Чаще правой, у него там был перелом. Голова у него тоже травмирована. Упал с табуретки. Полез фрамугу закрывать. Очень звери надоели. Под вечер так разорались, что просто кошмар! А он выпимши был. Изрядно. Вот и упал. Житейское дело. В больнице лежал целый месяц!

Он, оказывается, в жизни часто падал. Так уж сложилось. И если в цирке его страховала лонжа, то судьба ему эту лонжу не предоставила.

— Я бью чечетку с восьми лет. Но вначале работал в цирке подкидным. Без лонжи. Потом решил — ша! Разобьюсь. Забоялся. Стал работать у великого Вильямса. Вы не знаете Вильямса?! Он из Америки в Одессу умирать вернулся. Но умер не сразу. Взялся меня учить. Но сперва — экзамен. А как экзаменовал! Сам протанцевал и говорит: «Повтори!» Я повторил прилично. Он принял. Многих отсеял, а меня взял. Два года учил, до седьмого пота, а потом говорит: «Хватит, Лева, учиться. Поезжай, Лева, по стране, хлеб зарабатывай. Ты — сирота, Лева, пора зарабатывать. За тебя некому заступиться». Я танцевал повсюду. Даже у Цфасмана и Утесова. Потом при Сталине джаз запретили, и я пошел учиться в Гнесинское. Пожалуйста! — за два года прошел весь курс, стал ударником. Та же чечетка, только руками. Знаете, какую я бью дробочку? Вы будете в истерике! Устроился на теплоход. Круиз. По Дунаю плавал, вокруг Европы. Жена — Тамара — метрдотель в «Минске». Тоже специалист своего дела. Нет, в «Минске» дробочку не бил. Семейственность. Кроме того, какая там дробочка под контролем жены? Сразу сбиваешься. Опять же, бабы вокруг классные. Нет, на теплоходе лучше. Отбарабанил, покуражился — и в каюту.

Тамара, открой шкаф, пусть он посмотрит на мои барабаны! Он таких барабанов никогда не видел и не увидит. Мне обрывают телефоны — продай, Лева, ты больше работать не будешь. Нет, буду! Они мне стоили восемьсот фунтов! Я еще пока подожду.