— Да, ладно, как раз просто. — Эд сосредоточенно вглядывается в луну. — Темная сторона человеческой природы — это жадность, жестокость и похоть. Мы не взяли себе ничего из сокровищ Виль-Таэна, не запятнали себя напрасным убийством и не занимались сексом.

— Разве это делает нас богами?

— Видимо, делает. Мы оказались не в том месте и не в то время. Или наоборот — в том и тогда, когда и было надо. Смотря как посмотреть.

— И что, данный факт как-то поможет нам выбраться отсюда?

— Как знать… Жизнь так умно устроена, что и человек на что-то сгодится. — Луис ворошит костер. — Тарик-шаман знает больше, чем весь ученый мир. Представьте себе — тысячи лет миновали, сотни лет нет уже империи инков, а племя мочика жило здесь, исполняя волю своих богов, и хранило свои знания. Удивительно! Жаль, что никто этому не поверит…

— Некоторые вещи лучше оставить там, где они есть. Спроси лучше, чего от них хотели давешние рыцари с большой дороги.

— Уже спросил. Правительственные войска искали здесь красные отряды и просто проезжали мимо. Понимаешь, Тори, подобные вещи здесь, в общем, обычны. Безнаказанность порождает преступление.

Значит, я все сделала правильно. Не то чтоб меня мучила совесть, но… Не знаю. И все-таки на душе у меня стало спокойнее.

— Спроси, в какую сторону нам идти.

— Уже. Пойдем завтра на запад, там ближе к цивилизации. Кстати, где-то в той стороне стоит домишко нашего друга Педро. Можем заглянуть в гости.

— Клоун…

— Не сердись. Просто мы устроили здесь такую шикарную гулянку, что о ней тоже будут ходить легенды. В окрестностях есть еще несколько племен мочика, а также чанки и наска — все когда-то были частью империи инков. И все они помнят свою историю лучше, чем мы свою. У них очень развиты традиции, и одна из них — культ Солнца. Миссионеры зря потратили с ними время, как видишь. После сегодняшнего племя уйдет туда, где остальные. По словам шамана, только Виль-Таэн держал их здесь, теперь они свободны.

— Почему?

— Та-Иньи, жрица Солнца в храме Мачу-Пикчу, была когда-то дочерью вождя этого племени. Она отправилась вместе с воинами в Виль-Таэн и попала в плен к Древнему. Сначала-то они смогли развоплотить и загнать монстра в подземную тюрьму, да только никто не смог уйти — воины позарились на сокровища, и проклятие Древнего пало на победителей. Родное племя жрицы осталось здесь — на подступах к Виль-Таэну. Шаманы из столетия в столетие возносили молитвы богам об освобождении пленников.

— Уму непостижимо!

— Да. Теперь племя свободно и может воссоединиться с другими. Шаман говорит, чтоб мы не шли к шоссе, там сейчас полно солдат. Кстати, он знает об упавшем самолете.

Эд молчит. Я представить не могу, что сейчас происходит в его голове. Жизнь для него не просто перевернулась, а разлетелась на мелкие кусочки, и теперь ему надо как-то начинать все сначала.

Жизнь «отрастает», как хвост у ящерицы. Нужно просто подождать, а не бросаться склеивать разбитое. Вот, кажется, все разбилось, в душе пустота и суицидальные желания, а проходит время, глядишь — что-то новое выросло. С каждым днем картина мира меняется, и начинаешь по-другому воспринимать многие вещи. Мы сами вырастаем из наших жизней, как дети вырастают из одежды, — и меняемся так или иначе. Вот только Эд этого пока не знает.

Когда-то давно меня вытряхнули из моей жизни — словно кожу содрали. Мы с тетей Розой сошли по трапу самолета в Международном аэропорту Кеннеди, и, боже милостивый, у меня глаза разбежались на тамошние магазинчики. Пока тетя Роза ждала багаж, возилась с документами, я пялилась на витрины. Особенно меня восхитила одна, где продавалась разная бижутерия. Но у меня не было денег, и у тети Розы тоже, я знала. Поэтому понимала: нужно, чтобы тетя не заметила, как в мою душу заблестели все эти цацки. Но ноги мои приросли к полу — перед глазами такая красота!

Молодой темнокожий продавец повидал здесь всякое и быстро сообразил, что я за птица, но улыбнулся мне. Потом я узнала цену их американским улыбкам, а тогда улыбнулась в ответ. Могу себе представить, как я смотрелась со стороны. Платье из искусственного шелка от фабрики «Большевичка», цебовские лакированные туфельки, которые тетя Роза достала на какой-то базе, золотые янтарные серьги в ушах, подаренные тетей на выпускной, и — куча блестящих цацек за витриной. Но что-то, видимо, во мне было, потому что парень спросил:

— Как тебя зовут?

Я уже тогда неплохо говорила по-английски. Последний год перед выездом тетя Роза, не надеясь на школьную программу, наняла для меня репетитора, и кое-чему он меня смог научить. Достаточно, чтобы я поняла, о чем меня спрашивают, и смогла ответить:

— Меня зовут Виктория.

Вот вам, капиталисты! Виктория — не иначе!

— Я могу тебе помочь?

Можешь, подумала я тогда. Подари мне этот магазин.

Позже я узнала цену и этой их американской манере — спросить, но не ждать утвердительного ответа. Каждый сам за себя, таков закон джунглей.

— Спасибо, все ок, — ответила я, как учили.

И тогда парень сделал то, чего никто потом не делал никогда. Он снял с витрины тоненький браслетик, набранный из стеклянных камешков «под бриллиант», и протянул его мне. На его ладони он заблестел, как моя радость.

— Добро пожаловать в Америку.

Я взяла украшение. После, конечно, узнала, что браслету цена три доллара, но какая разница, сколько он стоил. Ведь в тот момент это была осуществленная мечта. Не в деньгах дело. Браслетик, кстати, до сих пор у меня, я берегу его как память о том дне и о парне, который подарил мне радость.

Нас встречала в аэропорту целая толпа родственников — какие-то странные дядьки и тетки, толстые и шумные, и такие же их дети. Зачем они приперлись такой кучей? Я чувствую себя лишней, и тетя Роза не может этого допустить:

— Познакомьтесь, моя Вика, дочь несчастного Давида.

Дядя Давид давно умер, я его плохо помню, но по документам он значится как мой отец. Через какое-то время родня, конечно, просекла, что никакая я не Давидовна, а совершенно чужая в добропорядочном еврейском семействе, но было поздно.

— О! — их многоголосое «о!» на восходящей ноте непривычно для моего слуха. — Дочь Давида! Какая красивая!

— Вот только не пойму, на кого она похожа… — говорит старуха, стоящая в стороне от толпы.

Я встречаюсь с ней взглядом и понимаю, что наделаю ей столько пакостей, сколько смогу, — как только выберу подходящее время. Небольшие темные глаза бабки, умные и цепкие, наблюдают за мной очень внимательно, а лицо, иссеченное морщинами, недоброе, отстраненное.

— Это Софья Михайловна, сестра моей матери, — поворачивается ко мне тетя Роза, хорошо меня знающая и заметившая недобрый блеск в моих глазах. — Мы поживем у нее, пока не устроимся, она пригласила нас к себе.