Сегодня начинаю все сначала. По удивительному совпадению – в первый день весны. Для меня это как воскрешение после 470 дней смерти. Снова я рядом с Кэтрин, рядом с моими товарищами и снова готов к борьбе, забыв о зря потраченном времени, – все это наполняет меня неописуемой радостью. Так много всякого произошло, пока я не писал в дневнике (Какое счастье, что Кэтрин удалось сохранить его для меня), что не знаю, с чего начать. Ладно, начну с начала. Было воскресенье, около четырех часов утра и еще совсем темно. Мы все крепко спали. Первым мне вспоминается, как Кэтрин трясет меня за плечо, стараясь разбудить. Как будто издалека слышу беспрерывный трезвон, который в полусне принимаю за будильник. – Еще рано, – бурчу я.

– Сработало охранное устройство внизу, – встревожено шепчет Кэтрин.– Кто-то рядом с домом. Тут уж я проснулся, но не успел вскочить, как раздался грохот, и в спальню через надежно забаррикадированное окно ворвался поток искр. Тотчас в комнате появилось газовое облако, и, задыхаясь, я мучительно закашлялся. Все, что происходило в следующие несколько минут, я помню плохо. Каким-то образом, не зажигая света, мы натянули на себя маски, Билл и я побежали вниз, оставив Кэтрин и Кэрол сторожить верхние окна. К счастью, пока еще никто не сделал попытки войти в дом, однако когда мы с Биллом спустились на первый этаж, то услыхали, как кто-то с мегафоном приказывает нам с поднятыми руками выйти на улицу. Я торопливо посмотрел в глазок и вместо ожидаемой тьмы увидел снаружи яркий свет, как дневной, благодаря дюжине прожекторов, направленных на наш дом. Из-за них ничего нельзя было разглядеть, но и так было ясно, нам придется иметь дело с несколькими сотнями вооруженных до зубов солдат и полицейских. Не могло идти речи ни о какой попытке пробиться сквозь ограждения с оружием в руках, тем не менее, мы все же немного постреляли – каждый сделал примерно по шесть выстрелов – из верхних и нижних окон, фасадных и задних, чтобы находившиеся снаружи люди призадумались и отвергли идею штурмовать дом. После этого мы отошли от окон и дверей, и тотчас начался ответный шквал огня, но нам было важно уйти в туннель с максимальным количеством вещей. Блочные стены гаража защищали нас от стрельбы со всех сторон. Билл, Кэтрин и Кэрол занимались нашим отходом в туннель, тогда как я, оставаясь в магазине, собирал вещи, которые считал необходимым спасти. За те сумасшедшие, оставившие меня без сил три четверти часа в дренажной яме в дальнем конце туннеля сложилась целая гора из оружия и боеприпасов.

Мои товарищи все перетаскали без меня, но, по крайней мере, им не грозила опасность попасть под пулю. А вот вокруг моей головы пули летали без перерыва, и много раз в меня попадали цементные обломки со стен. До сих пор не могу понять, как меня не убило там. Мне даже удавалось отстреливаться через дверь, ведь гараж атаковали каждые пять минут, чтобы держать нападавших на расстоянии. Наконец мы вынесли все наше ручное оружие, патроны, примерно половину взрывчатки и тяжелого вооружения и все собранные приемники. Удалось спасти инструменты Билла, благо он был человеком аккуратным и держал их все вместе в специальном ящике, но мои инструменты пропали, так как были раскиданы по всему магазину. Собравшись ненадолго в грязной яме, мы решили, что Билл и девушки украдут машину и погрузят в нее наши вещи, пока я подготовлю взрыв, который помешает обнаружить вход в туннель. Я давал им тридцать минут, после чего должен был зажечь фитиль и тоже бежать следом за ними. Кэтрин сорвалась с места и помчалась наверх за какими-то личными вещами – и моим дневником, – и мне чуть ли не в последний момент пришлось гнать ее вниз. К этому времени двери и ставни на окнах первого этажа были уже почти совсем раскрошены, и от прожекторов стало так светло, что любое передвижение грозило мне смертельной опасностью. Работая с отчаянной быстротой, я сложил в яме двадцать фунтов тротила, прямо над входом в туннель, и зажег фитиль. Потом я пополз к стене, возле которой небольшими порциями было сложено еще сто фунтов тротила, чтобы подсоединять их к запалу в масляной яме и взорвать весь дам одним ударом. Властям пришлось бы затратить не меньше двух дней на разбор завалов, перед тем как они догадались бы, куда мы делись, однако до стены я не добрался. Почему-то до сих пор не понимаю, как это могло случиться) раньше времени взорвался тротил в яме. Наверно, пуля рикошетом ударила в запал. Или искра от все еще летевших в дом гранат с газом сыграла свою роль.

Как бы то ни было, я потерял сознание и едва не умер. Очнулся уже на больничной койке. Следующие несколько дней были чудовищными. Даже от воспоминаний меня корежит. Из отделения «скорой помощи» я сразу же попал на допрос в подвал ФБР, еще не вполне расчищенный за семь недель после нашего взрыва. Хотя я еще не совсем пришел в себя и раны сильно болели, обращались со мной жестоко. Наручниками туго стянули запястья за спиной, толкали и пинали каждый раз, стоило мне запнуться или не сразу исполнить приказ. Я стоял посреди камеры, и полдюжины агентов ФБР со всех сторон выкрикивали свои вопросы, тогда как я, даже если бы захотел, все равно не был способен ни на что, кроме нечленораздельного бормотания. Но даже в этом состоянии я почувствовал прилив радости, поняв из вопросов следователей, что остальным удалось спастись. Снова и снова окружавшие меня парни кричали мне в лицо: – «Где остальные? Сколько вас было в доме? Как выбрались другие?»

Очевидно, масляно-бензиновая яма надежно скрывала вход в туннель. За вопросами почти обязательно следовали удары, пока я, в конце концов, не повалился на пол и не избавился от мучений, лишившись чувств.

Придя в себя я обнаружил, что все еще лежу там, где упал и на голом цементном полу. Свет не выключили, но меня ставили одного, и я слышал гул отбойного молотка и другой шум из ближайшего коридора, в котором шел ремонт. У меня болело все тело, особенно мучили наручники, но голова была почти ясной. Первым делом я пожалел, что у меня нет яда, Найдя бесчувственное тело среди обломков, агенты тайной полиции, конечно же, немедленно сорвали моей шеи цепочку с капсулой. Оставалось только ругать себя за то, что я не взял капсулу в рот до взрыва. Наверно, во рту ее бы не нашли, и я бы разгрыз ее еще в больнице, как только ко мне вернулось сознание. В последующие дни мне не раз пришлось пожалеть об этом. Потом я опять пожалел и отругал себя. Мне было до того мучительно думать, будто на мне самом из-за дурацкого визита к Эльзе лежит ответственность за мое теперешнее положение, что я почти убедил себя в этом. Наверно, кто-то из Эльзиного окружения проследил за мной на обратном пути до дому и потом сообщил куда надо. Позднее эти подозрения были косвенным образом подтверждены моими тюремщиками. Всего несколько минут я пробыл наедине со своей болью и своими мрачными мыслями, прежде чем начался второй этап допросов. На сей раз два агента ФБР пришли в мою камеру в сопровождении врача и еще трех мужчин, два из которых были Черными накачанными гигантами. Третий показался мне сутулым и седым стариком лет семидесяти. Мерзкая улыбочка играла в уголках его толстых губ, время от времени раздвигавшихся в зловещей усмешке, так что становились видны золотые пломбы в желтых от табака зубах.

После того как врач более или менее обследовал меня и, заявив, что я годен к допросу, удалился, два агента ФБР поставили меня на ноги и заняли позицию возле двери. Этот допрос должен был провести дьявольского вида старик с золотыми зубами. Говорил он с ярко выраженным акцентом и с обезоруживающей профессиональной мягкостью представился полковником Солом Рубиным из Израильской военной разведки. Прежде чем я успел удивиться, с чего бы представителю зарубежного правительства допрашивать меня, он сказал: