Дверь в его спальню была приоткрыта, внутри мерцали огоньки свечей. Меня охватила жалость. Он тоже бодрствовал, вероятно не в силах заснуть, страдая, как и я, не зная, что…

Послышался приглушенный смех. Я оглянулась: может, паж все-таки там, развлекает в углу какую-то гостью? Снова раздался взрыв смеха, а сразу за ним – хорошо знакомый голос:

– Тихо, шлюшка. Весь дворец перебудишь.

Я застыла как вкопанная. Пол под ногами покачнулся. Положив руку на засов и не вполне понимая, что, собственно, делаю, я толкнула дверь, и та повернулась на хорошо смазанных петлях.

Прямо передо мной стояла кровать Филиппа, занавески из серебристо-голубой парчи были отдернуты. Перед моими глазами возникли смятые белые простыни, а затем разбросанная по полу одежда. Я уставилась на перевернутую белую атласную женскую туфлю. Все звуки как будто исчезли. Охваченная леденящим ужасом, я подняла взгляд.

Канделябр на буфете отбрасывал на стену тень лежащих в постели тел. Мне бросились в глаза торчащие по обе стороны от ягодиц Филиппа мясистые ляжки и поджатые пальцы ног с красными ногтями. Я отчетливо видела, как напрягаются мышцы его спины по мере того, как он увеличивал темп, с силой входя в лежащее под ним тело.

На меня вновь тошнотворной волной обрушились звуки – стоны, повизгивания, шлепанье кожи о кожу и женский голос, раз за разом повторявший:

– Oui, mon coeur, oui, oui, oui…[17]

Издав хорошо знакомый мне хриплый стон, Филипп выгнулся дугой, вздрогнул и обмяк. Белые ляжки под его прекрасным телом раскинулись по матрасу. Он перекатился на спину, забросив руку на лоб и изогнув губы в удовлетворенной улыбке. Женщина, наполовину заваленная кучей подушек у спинки кровати, рассмеялась. Тряхнув большими грудями с синими прожилками, она откинула с лица спутанные льняные волосы и села.

Взгляд ее упал на меня, и она судорожно вскрикнула:

– Mon Dieu![18]

– Что такое? – усмехнулся Филипп. – Мало тебе, ненасытная шлюха?

Он огляделся вокруг. Я смотрела прямо на него, на его все еще напряженное влажное мужское достоинство. На глазах у меня выступили слезы.

– Господи, – прошептала я и, пошатываясь, направилась обратно в переднюю.

Позади меня возникла суматоха. Послышался резкий приказ Филиппа: «Вон отсюда!» – затем шлепанье босых ног по полу. Я прижала кулак ко рту, сдерживая крик душевной боли. Женщина пробежала мимо меня, прижимая к себе платье, нижнее белье и белые туфли.

Я не знала, кто она. Возможно, я не раз встречала ее в галерее или в зале, даже не догадываясь, что она делит постель с моим мужем.

Услышав за спиной шаги Филиппа, я развернулась. Он успел набросить на плечи красный халат.

– Моя инфанта, я… – Вид у него был словно у нашалившего мальчишки.

– Как… как ты мог? – услышала я собственный голос, показавшийся мне чужим. – Как ты мог так поступить со мной?

– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – смущенно пробормотал он. Его руки висели по бокам, и он даже не пытался ко мне прикоснуться. Я вдруг подумала – не пахнут ли его пальцы этой женщиной? – Просто… слегка позабавился. Ничего особенного.

– Ничего особенного? – прошептала я, давая волю слезам. – Ты изменил мне, и для тебя это – ничего особенного?

– Изменил тебе? – ошеломленно переспросил он. – Что, с ней? Я же тебе говорю: она для меня ничего не значит. Всего лишь развлечение. У меня таких уже десяток…

Он осекся, и глаза его расширились.

– Так ты и раньше этим занимался? – У меня перехватило горло.

– Нет-нет. – Он поднял руку, словно желая меня утешить. Вздрогнув, я отпрянула. – Клянусь, после нашей свадьбы – больше ни разу, – поспешно проговорил он. – Хуана, прошу тебя. Обещаю.

Мне хотелось ему верить. Измена, которую я видела своими глазами, казалась столь невообразимой, что у меня возникло желание обо всем забыть, избавиться от обжигающих воспоминаний о том, как он извергает свое семя в другую.

Но я знала, что забыть никогда не смогу. Что-то сломалось во мне, и что-либо исправить было уже невозможно.

– Мне нужно идти. – Я направилась к двери, двигаясь словно под водой.

– Куда ты? – Схватив за руку, он потянул меня назад.

В его взгляде вспыхнул огонек досады.

– Куда угодно! – Я вырвала руку. – Лишь бы подальше отсюда.

– Что? Право, смешно! Хуана, все мужья это делают. Когда жена беременна, они ищут радостей на стороне. И вряд ли это хоть что-то значит.

У меня сжалось сердце. Он был чужаком. Я совершила ужасную ошибку, выйдя замуж за мужчину, которого не знала. Меня охватила неудержимая ярость.

– Это тебе так сказал Безансон? – спросила я сквозь зубы. – Будто это ничего не значит? И ты можешь делать все, что захочется, лишь потому, что я жду ребенка? Так вот – это имеет значение! Для меня! Я – твоя жена! И я тебя люблю!

– Я просто разозлился. – Филипп отступил на шаг. – И обиделся. Твоя мать меня оскорбила. Она отказала мне в правах, полагающихся твоему мужу, и обругала, словно сопливого мальчишку. У меня даже в мыслях не было, что ты можешь увидеть. Если бы ты оставалась у себя в покоях, то ничего бы не узнала.

– Да, – прошептала я, – ты прав. Я ничего бы не узнала. А ты никогда бы мне не рассказал.

Я снова направилась к двери.

– Хуана, вернись, – попросил Филипп. – Прошу тебя, давай поговорим. Ты ведешь себя неразумно.

Не обращая на него внимания, я вышла в коридор и огляделась, словно никогда здесь не бывала. Силуэт Филиппа отчетливо выделялся в дверях, озаренный пламенем свечей, но лица видно не было.

В отчаянии я бросилась бежать, не разбирая дороги. Когда я добралась до своих покоев, вид у меня был кошмарный: волосы растрепаны, босые ноги грязны. Туфли я где-то потеряла.

Беатрис и другие фрейлины не спали. Увидев меня, они судорожно вздохнули.

– Собирайте вещи! – крикнула я. – Мы уезжаем. Сейчас же!

Забрав с собой фрейлин, я уехала в Брюссель. Случившееся я скрыла от всех, даже от любимой Беатрис, несмотря на всю боль и унижение, снедавшие меня, подобно червоточине. В Брюсселе я приказала застигнутой врасплох прислуге подготовить мои покои. Дворец еще не закончили приводить в порядок после нашего прошлого пребывания: не заменили тростниковое покрытие пола, не выстирали ковры, гобелены и белье, не вывезли зловонные груды мусора, однако я расположилась в своих апартаментах и стала вести себя так, будто весь двор принадлежит мне одной.

За две недели я ни разу не произнесла имени Филиппа.