– Не могу, – ответила Глория. – Ее волосы еле пережили обесцвечивание. Все, что я ни сделаю, окончательно их испортит.

– Боже, она похожа на клоуна!

В комнату танцующей походкой вошла Триша. В руках у нее был пакет с едой из ресторана.

– Готово? – с ходу поинтересовалась она. И тут увидела меня. – О, очень мило! Ей идет. Рыженькие вечно молоды…

– Рыженькие? – фыркнула Джен. – Да она оранжевая, Триша! Как фанта. Как сырные чипсы. Как дорожные конусы.

Я подняла руку, умоляя ее остановиться. Триша сказала:

– Джен, дело не в том, как кто выглядит. Я больше всего беспокоюсь о шоу. А такой цвет волос для него в самый раз. Ты согласишься со мной, когда немного успокоишься.

Джен закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

– Прекрасно. Но нам надо переснять ее свидание с Рупертом. Немедленно.

– Почему? – удивилась Триша.

– Потому что во вчерашнем материале она выглядит как совершенно другой человек. Я не могу устроить это прямо сейчас, сегодня выходной. Придется сделать несколько звонков. Никто не уходит.

Уйти? Я не могла даже рта раскрыть. И вовсе не собиралась уходить отсюда. Долгие недели. Месяцы. Столько, сколько потребуется на то, чтобы мои волосы отросли. Они походили на сахарную вату, и мне это было не к лицу. А такой цвет может иметь только… морковь.

Джен вернулась через десять минут – с новым планом, новой договоренностью. Я слушала ее, и во мне росла паника. Высыхая, мои волосы становились все ярче. Человек-огонь. Радиоактивно. Я знала это, ибо никто не отваживался смотреть на меня.

Всю свою жизнь я провела в самых разных частях Лос-Анджелеса и в его окрестностях, но ничего не знала о Голливудском парке. Ассистентка Джен, Софи, обещала поддерживать со мной связь по сотовому телефону до тех пор, пока я не окажусь там в целости и сохранности.

– Сверните на Доти, – сказала она.

– Доти. Да, вижу. – И по ту сторону гигантской автомобильной стоянки я усмотрела розовую надпись «Голливудский парк» и белую вывеску в стиле Лас-Вегаса «Казино», которую мог пропустить только слепой.

– Теперь вы немного подождете, а я позвоню Руперту, затем Джен и снова вам. Все будет хорошо.

– Софи, вы ангел. – Я была неизмеримо благодарна за слова утешения, пусть их и произносила девятнадцатилетняя пигалица, которой велели просто проследить, чтобы безумная женщина любой ценой проехала по убогому Инглевуду, не заблудившись.

Джен уже махала мне с автостоянки, словно я была готовым совершить посадку самолетом. Она представила меня сидящему в машине неопрятному мужчине, к нижней губе которого прилипла сигарета.

– Хэкбург был столь любезен, что отменил свои планы на вечер, желая нам помочь, – объясняла она, а Хэкбург тем временем занимался тем, что включал и выключал фары своей машины. – Хэкбург, не сломай их. Софи, – сказала Джен в телефон, – вызывай сюда Руперта. – Затем она повернулась ко мне: – Для съемок вы одеты слишком буднично. Но я дам вам свою шаль и все будет в порядке. Только не плачьте и не грустите. Помада у вас есть? – Она суетилась вокруг меня, прикрывая мою рубашку с капюшоном розовой шалью, похожей на кашемировую. – Пусть будет так. Совсем как сутана. А вот и Руперт!

Я посмотрела на Руперта. Он выглядел как человек, которого оторвали от игры в покер. По мне он скользнул отсутствующим взглядом.

Джен сказала:

– Мы быстро управимся. Хэкбург, освети их лица. Руперт, сделай то же самое, что и вчера. Поцелуй ее. Два раза. И мы поедем.

– Кого поцеловать? – спросил Руперт.

– Ее, Уолли.

Руперт непонимающе посмотрел на меня. Затем его глаза расширились, и он расхохотался:

– Господи! Что это с тобой?

– Руперт, заткнись! – приказала Джен. – Хэкбург? Готов?

– Нужны еще фары твоей машины, – сказал Хэкбург. – А может быть, еще и ее.

– Прекрасно, – кивнула Джен. – Пусть на заднем плане будет вывеска казино.

– Хэкбург? – спросил Руперт. – Чем это ты занимаешься? Хочешь получить скаутский значок за фотографирование?

– Руперт, – возмутилась Джен. – Черт тебя побери! Начинай целоваться, слышишь?

Хэкбург переставил машины и направил свет фар на наши лица. Я закрыла глаза и увидела перед собой открытку с выражением соболезнований – языки оранжевого пламени охватывают несчастную женщину, а внизу текст: «Сожалеем, что ваша жизнь пошла под откос». И в этот самый момент Руперт начал меня целовать.

* * *

Моя мама считала себя обязанной научить меня играть в покер, и потому, как и многие другие нерегулярные уроки, преподанные мне в детстве, его правила прочно угнездились в моей голове.

Они заняли там место, которое можно было бы использовать с большей пользой, потому что в покер я не играю. Азартные игры, даже если ставка всего цент за очко, вызывают у меня сердцебиение.

Руперт вел меня по казино, мимо столиков, за которыми ели, туда, где играют в покер. Бросив быстрый взгляд на скверно расписанные стены закусочной, я, чтобы не видеть реакции людей на цвет моих волос, сосредоточилась на потертом сине-золотом ковре.

– Перестань, – сказал Руперт, заметив это. – Плюнь и разотри. Не так уж и плохо. Я куплю тебе выпить, ты проведешь здесь десять минут и отправишься восвояси. Этого будет достаточно для репортажа в «Мыле и грязи».

Он, конечно же, прав. Легче действительно сходить на свидание, чем притворяться, будто оно у тебя было. Я рискнула оглядеться и решила: если кто-то хочет впервые появиться на людях в сомнительном виде или наряде, то казино в Голливудском парке – самое подходящее для этого место. Освещение здесь чересчур яркое, но необычных прикидов оказалось так много, что я не удостоилась долгих взглядов. Я начала врубаться в окружающую обстановку. За каждым столом сидело по девять игроков, в основном мужчин, а столов было несколько дюжин. Половина игроков находила время на то, чтобы смотреть по сторонам. Некоторые ели за столиками перед телевизорами, нанизывая на вилки корейское барбекю или яйца и картофельные оладьи, кетчуп капал на их рубашки, когда они оборачивались, следя за игрой. Играли, как я поняла, в основном в холдем[11]без ограничения ставок – этот вариант покера моя мама описала как «часы скуки, отмеченные моментами жуткого страха».

Мы дошли до стола, за которым играл Руперт, но приблизились к нему не сразу, а остановились посмотреть, что происходит. С переменным успехом играли трое парней, двоих из них я знала. Клэй Джейкс – реквизитор и Макс Фройнд – помреж пристально смотрели на парня в гавайской рубашке, часть головы которого была выбрита, а оставшиеся волосы зачесаны на «лысину». За ним было последнее слово, он не отрывал взгляда от карт – пары семерок, четверки, короля и туза. Гавайская Рубашка сделал ставку, Клэй повысил, Макс и Гавайская Рубашка приняли, и Гавайская Рубашка показал двух королей. Макс с отвращением бросил свои карты крупье. Клэй медленно улыбнулся, развернул руку и сказал: