Те немногие женщины, что не собирались с ними дружить, не стеснялись выражать свое отношение открыто. Обычно это были пожилые дамы – на взгляд Джека, иные годились в матери его собственной маме, – но некоторые молодые тоже смотрели на них косо.

Одна такая из молодых, да ранних набралась как-то раз смелости заговорить с Алисой:

– Здешние улицы – не место для ребенка.

– Ну, мне тоже надо как-то на хлеб зарабатывать, – ответила Алиса.

В те дни основное население квартала красных фонарей составляли голландки, многие из них – родом не из Амстердама. Если амстердамка решала выйти на панель, то обычно уезжала, скажем, в Гаагу, а женщины, допустим, из Гааги или других городов, напротив, отправлялись в Амстердам – таким способом удавалось избежать огласки.

Как раз в это время в Голландию начали приезжать уроженцы Суринама. С начала семидесятых на улицах столицы стало гораздо больше темнокожих женщин. До суринамок цвет кожи у гостей из колоний был светлее – в основном это были индонезийки.

Одна довольно темнокожая женщина как-то подарила Джеку подарок. Его удивило, что хотя он видел ее впервые, она тем не менее обратилась к нему по имени.

Она стояла в окне, не в самом квартале красных фонарей, а на Корсьеспоортстеег или на Бергстраат, где Алиса и Джек справлялись о папе. Джек сначала решил, что суринамка – не женщина, а манекен, так неподвижно она стояла, – но та вдруг возьми и выйди из окна прямо на улицу и подари ему шоколадку цвета своей кожи.

– Я специально для тебя ее купила, Джек, – сказала она.

Мальчик был так ошарашен, что ничего не ответил, а мама пожурила его за это – тем, кто дарит тебе подарки, надо говорить «спасибо».

В рабочие дни, когда Джек с мамой шли утром через квартал к Петеру, на улицах встречалось совсем немного женщин, а вот по выходным они появлялись пораньше. Разумеется, главное время – вечер, после семи в квартале было не протолкнуться, и часто даже знакомые проститутки не здоровались с Джеком и Алисой, так они бывали заняты работой.

Еще до прихода весны большинство женщин покидали витрины и стояли в дверях – чтобы можно было поговорить друг с другом. Все они носили туфли на высоком каблуке и мини-юбки, а также блузки или свитера с глубоким вырезом – какая-никакая, а все-таки одежда. Все относились к Джеку с симпатией (к его маме не все), и эта симпатия позволила Алисе обмануть сына, когда ей потребовалось объяснить ему, чем все эти милые дамы занимаются.

В те дни к проституткам ходили только мужчины, по крайней мере, Джек замечал только мужчин. Еще он заметил, что когда те отправлялись в красный квартал, то шли медленно, едва волоча ноги, по многу раз проходя мимо окон и дверей одной и той же девушки, не в силах выбрать, к кому зайти, и вид у них был самый что ни на есть жалкий и несчастный; когда же они квартал покидали, то всегда очень торопились.

Алиса объяснила эту загадку вот как. Видите ли, все эти мужчины – с рождения очень несчастны, и сил сделать выбор у них маловато. А еще они плохо понимают, как общаться с женщинами. Поэтому, сказала Джеку мама, они и ходят к проституткам – потому что проститутки это такие женщины, которые дают мужчинам разные полезные советы на предмет общения с женщинами вообще, а часто помогают им понять какую-то одну женщину, чаще всего жену. И стыд на лицах этих мужчин Джек видит потому, что ведь на самом деле они понимают, что должны вести эти важные беседы со своими подругами или женами, но просто вот они такие слабые, что не могут говорить о важном без чужой помощи, или боятся, или не хотят. У таких мужчин, говорила мама Джеку, «блок». Женщины для них – тайна за семью печатями, и поэтому они способны изливать душу только незнакомым женщинам за определенную плату.

Джек не сразу понял, кто кому платит, – маме пришлось ему объяснить, что платят мужчины. Ведь это же такая ужасная работа – сидеть и слушать, как эти несчастные рассказывают тебе о своих многочисленных бедах. Джек хорошо видел, что мама относится к проституткам с жалостью, и поэтому решил, что тоже должен их жалеть; мужчин, напротив, мама презирала, ну и Джек заодно.

И все-таки их презрение, даже вместе взятое, не шло ни в какое сравнение с презрением Якоба Бриля. Бриль глубоко, яростно презирал и проституток, и их клиентов. Более того, он глубоко и яростно презирал и Алису с Джеком – потому, объяснила Алиса сыну, что она мать-одиночка, а Джек незаконнорожденный.

Еще Бриль презирал Алису за то, что она татуировщица; он говорил, что приличной женщине не пристало прикасаться к полуобнаженным мужчинам. Бриль, со своей стороны, никогда не татуировал женщин – разве только если те просили вывести рисунок на руке или икре. Все, что на ноге выше икры, «слишком высоко», говорил Бриль, а все остальное вообще «слишком интимно».

Если женщина приходила к Тату-Петеру за религиозной татуировкой там, где «слишком высоко» или «интимно», ее отсылали к Дочурке Алисе – но Бриль находил и здесь повод для возмущения. Как она смеет делать религиозные татуировки! Алиса, говорил Бриль, недостаточно религиозна для того, чтобы делать эту работу «искренне».

Алиса умела делать маленькие симпатичные кресты, усыпанные розами, – такие юные девушки любили выводить у себя между грудей, словно бы крест был не татуировкой, а просто длинным ожерельем на невидимой цепочке. Алиса выводила и Христа на Кресте, размером в целую лопатку, – впрочем, крови у нее было далеко не так много, как у Бриля, равно как и страданий на лице Спасителя. Была в ее репертуаре и голова в терновом венце, обычно она помещала ее на плече или бедре – на что ей, разумеется, пенял все тот же Бриль, находивший выражение лица Спасителя «слишком восторженным».

– Ну и что, может, Спаситель на моих татуировках уже вступает в рай, – отвечала Алиса.

Услышав это, Якоб Бриль замахнулся на Алису так, словно был намерен отвесить ей пощечину.

– Бриль, ты не у себя дома, – одернул его Тату-Петер.

– Не надо при Джеке, – как всегда, сказала Алиса.

Бриль смерил их таким ядовитым взглядом, каким обычно одаривал одних лишь проституток.

За все время, что Алиса и Джек провели у Тату-Петера, они ни разу не видели, как Бриль покидает салон в субботнюю полночь, в самое жаркое время для квартала, – когда в поисках клиентов на работу выходили все и вся. Джек позднее задумывался, а сколько времени уходило у Бриля, чтобы добраться до «Краснапольски», ведь ему надо было пройти через весь квартал, мимо каждой женщины, мимо каждого окна, мимо каждой витрины.

Интересно, он замедлял шаг хотя бы иногда? Попадались ли женщины, при виде которых он застывал как вкопанный? Адское пламя угасало в глазах Бриля, когда он засыпал, или же во сне геенна огненная полыхала в них еще ярче?

Алиса не очень любила сидеть в салоне, когда там бывал Бриль, и поэтому по субботам Петер частенько предлагал ей отправиться на Зеедейк – мол, пусть научит неумеху Радемакера хоть чему-нибудь.

– Бедняга Тату-Тео, – говорил в такие дни Петер, – думаю, сегодня ему стоит взять выходной – а лучше урок у Дочурки Алисы.