Но господин Умэдзаки молчал о том, что они видели, и, тревожа Холмса, оставлял без ответа все вопросы, касавшиеся прежнего великолепия сада; более того, он выказывал возмутительное нежелание идти рядом с Холмсом — то убегал вперед, то внезапно отставал, а Холмс, не видя этого, продолжал движение. После того как господин Умэдзаки получил от женщин указания, он пришел в дурное расположение духа, похоже, узнав что-то неприятное. Скорее всего, догадался Холмс, что тот сад, который он помнил, превратился в негостеприимное, закрытое место и вход туда был воспрещен.

Но, как быстро выяснилось, они были не единственные нарушители. По тропинке навстречу им шел интеллигентного вида мужчина в рубашке с закатанными рукавами, держа за руку веселого маленького мальчика в синих шортах и белой рубашке, скакавшего сбоку от него. Сблизившись с ними, мужчина вежливо кивнул господину Умэдзаки, обратился к нему по-японски и, когда тот ответил, снова вежливо кивнул. Казалось, он хотел сказать что-то еще, но мальчик дернул его за руку, торопя, и мужчина, продолжая кивать, прошел мимо.

Когда Холмс спросил, что сказал мужчина, господин Умэдзаки мотнул головой и пожал плечами. Эта краткая встреча, понял Холмс, огорчила господина Умэдзаки. Господин Умэдзаки имел расстроенный вид и, непрестанно оборачиваясь через плечо, недолго шел подле Холмса, сжимая ручку чемоданчика так, что побелели костяшки пальцев; он выглядел так, словно увидел привидение. Перед тем как опять уйти вперед, он сказал: — Как странно… Я как будто только что прошел мимо самого себя и своего отца, хотя моего брата — настоящего брата, не Хэнсюро — нигде не видно. Поскольку вы решили, что я был единственным ребенком, и еще потому, что большую часть жизни я и прожил как таковой, я не видел нужды в том, чтобы рассказывать вам о нем. Понимаете, он умер от туберкулеза — примерно через месяц после того, как мы вместе шли по этой самой тропинке. — Он оглянулся, ускоряя шаг. — Как же странно, Шерлок-сан. Это было так много лет назад, а сейчас видится совсем не таким далеким.

— Действительно, — сказал Холмс. — Временами невостребованное прошлое изумляло меня ярким и неожиданным воспоминанием о мгновениях, которые я едва помнил, пока они вдруг не навещали меня.

Тропинка подвела их к пруду большего, чем остальные, размера и свернула к каменному мостику, изогнувшемуся над водой. Из-за нескольких маленьких островков, раскиданных по пруду, — на каждом были следы чайных домиков, хижин и мостов — сад вдруг предстал необъятным и далеким от любых городов. Господин Умэдзаки остановился впереди, дожидаясь Холмса; далее мужчины некоторое время смотрели на монаха, сидевшего, скрестив ноги, на одном из островков: его тело в складках одеяния было прямо и совершенно недвижимо, как статуя, обритая голова склонена в молитве.

Холмс нагнулся к самой ноге господина Умэдзаки, подобрал с тропинки бирюзового цвета камешек и положил в карман.

— Я не верю, что в Японии есть такая вещь, как судьба, — проговорил наконец господин Умэдзаки, не сводя глаз с монаха. — После смерти брата я все меньше и меньше видел отца. Он тогда часто бывал в отъезде, как правило, в Лондоне и Берлине. Брата — его звали Кенжи — не стало, горе моей матери переполняло наш дом, и я всей душой хотел ездить с отцом. Но я был еще школьник, и мать нуждалась во мне как никогда. Отец же мне потворствовал: он обещал, что, если я выучу английский и буду хорошо успевать в школе, то когда-нибудь поеду с ним за границу. И я, как и следовало ожидать от воодушевленного ребенка, проводил свободные часы, учась читать, писать и говорить по-английски. Думаю, что усердие воспитало во мне решимость, нужную для того, чтобы стать писателем.

Когда они тронулись с места, монах закинул голову. Он негромко запел, и гортанный монотонный звук понесся по пруду, словно рябь.

— Спустя год или около того, — рассказывал господин Умэдзаки, — отец прислал мне из Лондона книгу, отличное издание «Этюда в багровых тонах». Это был первый роман на английском языке, который я прочел от начала и до конца, и мое приобщение к сочинениям доктора Ватсона о ваших приключениях. Увы, других его книг я не читал по-английски довольно долго — пока не уехал из Японии и не поступил в английскую школу. Понимаете ли, состояние моей матери было таково, что она не дозволяла держать в доме книги, касающиеся вас или Англии. Она избавилась и от той, что прислал мне отец, — отыскала ее там, где я ее прятал, и выбросила, не спросив меня. По счастью, накануне ночью я дочитал последнюю главу.

— Сурово с ее стороны, — сказал Холмс.

— Да, — сказал господин Умэдзаки. — Я злился на нее не одну неделю. Отказывался разговаривать с ней и есть то, что она готовила. Это были тяжелые дни для нас.

Они подошли к холмам у северного берега пруда, откуда открывалась красивая картина вне сада — река поблизости и горы вдалеке. В двух шагах от них оказался кем-то положенный туда валун со стесанным и отшлифованным верхом, служивший естественной скамьей. Холмс и господин Умэдзаки сели на него, озирая выгодно раскинувшийся перед ними сад со своего наблюдательного пункта.

Сидя там, Холмс почувствовал себя таким же обветшалым, как этот древний камень, покоившийся среди холмов, каким-то образом продолжавший существовать, когда все остальные привычные вещи сходили на нет или уже исчезли. На другом берегу пруда виднелись необыкновенные силуэты омертвелых деревьев, чьи искалеченные, бесполезные ветви больше не ограждали сад от городских домов и шумных улиц. Они посидели еще, говоря очень мало, созерцая вид, и Холмс, подумав о том, что поведал господин Умэдзаки, сказал:

— Я не хотел бы выглядеть слишком любопытным, но я понял вас так, что вашего отца нет в живых.

— Моей матери не было и половины его лет, когда они поженились, — сказал господин Умэдзаки, — посему я почти уверен в его смерти, хотя и не знаю, когда и как он скончался. Честно говоря, я надеялся, что вы мне об этом расскажете.

— Как же вы предлагаете мне сделать это?

Наклонившись вперед, господин Умэдзаки сжал кончики пальцев; затем пристально взглянул на Холмса.

— Во время нашей переписки мое имя не казалось вам знакомым?

— Нет, не могу этого сказать. А должно было казаться?

— Имя моего отца — Умэдзаки Мацуда, или Мацуда Умэдзаки.

— Боюсь, что не понимаю.

— Кажется, у вас были дела с моим отцом, когда он приезжал в Англию. Я не знал, как приступить к этому разговору, опасаясь, что вы усомнитесь в причинах моего приглашения. Я предположил, что вы сами сделаете нужные сопоставления и сами заговорите об этом.

— А когда у нас могли быть эти дела? Поверьте, моя память их не удержала.

Невесело кивнув, господин Умэдзаки открыл стоявший у него в ногах чемодан, разрыл свои вещи, вытащил письмо, развернул его и дал Холмсу.

— Оно пришло с книгой, которую прислал отец. Обращено к моей матери.

Холмс поднес письмо к лицу, изучая его в меру своего разумения.

— Написано сорок или сорок пять лет назад, так? Видите, как бумага пожелтела по краям и выцвели чернила. — Холмс отдал письмо господину Умэдзаки. — Содержание, к моему прискорбию, мне недоступно. Так что если вы окажете мне честь…