— Мне она показалась бесконечной, но при моем тогдашнем состоянии это не удивительно.

— Она и была бесконечной. Я имею в виду, что организаторы не собирались прекращать ее по своей инициативе. С нами официально попрощались, только когда ни один из присутствовавших журналистов в течение минуты не задал ни одного вопроса.

— Значит, мне не почудилось.

— Я думаю, они попытались вытащить у нас припрятанные козыри.

— Информацию, которой они сами не располагают, а журналюги вынюхали?

— Ну да.

— И как, удалось? Прозвучало там хоть что-нибудь такое: неожиданное, новое?.. Конечно, это моя задача — содержание, а твоя — картинка, но, честно говоря, я ни черта не соображал. Потом посмотрю полную запись, но ты мне пока от себя скажи.

— В вопросах ничего нового не было: тема обсосана до белых костей. Самым интересным оказался твой.

— Какой?

— Ну, помнишь, ты спросил, имеет ли купюра, если таковая существует, особые приметы?

— Смутно. А что в вопросе такого уже интересного?

— В этом, извини, ничего. Тут информативным был ответ: да, мол, предположительно, на купюре всегда имеется нетипографским способом сделанная надпись.

— Какая?

— Вот! Сейчас ты задаешь стандартный вопрос, такой у всех присутствовавших вертелся на языке. А тогда ты спросил другое. Помнишь?

— Нет. Не помню. Что?

— Ты спросил: «Каким шрифтом?» Народ рты пораскрывал. А те как ни в чем не бывало: да, мол, данные о содержании и размере надписи противоречивые, а шрифт всегда старинный!

— Ничего себе! Такая жирная примета!

— Толку от нее, как я понял, пока никакого. Тем более что тип шрифта никто определить толком не может: кто видел готические буквы, кто старославянскую вязь и так далее. Но как ты догадался про шрифт, Виктор? Или… то не была догадка?

— Я тебе даю честное слово, Гарри, то была частая случайность, совпадение. Я не располагал никакой информацией!

— Смотри, Виктор, как бы эта случайность не вышла тебе в Москве боком. Там, я думаю, в подобные совпадения не настроены верить, даже, в отличие от меня, под твое честное слово.

— Да… Ну, посмотрим… Кстати, мне скоро позволят смотреть телевизор. Принеси, пожалуйста, полную запись этого действа.

— Хорошо.

— Придется нам взяться за разработку этой темы… Да, Гарри, а почему пресс-конференцию созвали экстренно? Что экстренного произошло? Я, кажется, и это пропустил.

— Ничего ты не пропустил. Никакой срочности не было. «Участились попытки… Провокации… Банки волнуются… Вкладчики нервничают… Надо успокоить общественность…» и тому подобное. Наверняка что-то случилось, но об этом нам так и не сказали. Знаешь, по-моему, ребята здорово развлеклись: им спешно понадобились новые идеи, зацепки — и они устроили бесплатный мозговой штурм с привлечением не самых тупых голов со всего мира.

Виктор слабо улыбнулся.

— Смешно.

«Я чувствовал, что делать там нечего и ходить на это мероприятие незачем!» — подумал он. И вдруг сообразил: «Слушай свое сердце» — вот оно! Вот это о чем!

* * *

У нас новости. Да такие, что приятными никак не назовешь. Я почти шутила, когда говорила Земляникиной о возможности своего ухода. Оказалось, как в воду глядела или накаркала. Сегодня после пятиминутки у генерала Игорь собрал сотрудников отдела и сообщил, что нас расформировывают. Совсем. Институт перестанет существовать. Как говорится, ничто не предвещало. «Да невзначай, да как проворно!»

Игорь говорит, это не просто так. Они из-за телевизионщиков так поторопились. Я была права: стыдно нас показывать. Как-то вдруг всем стало очевидно, что мы давно никому не нужны, что никакой от нас пользы. Все прежние достижения Центра наследники давно растащили, исправили и осовременили.

Расформирование — дело долгое, мы еще минимум полгода будем числиться в штате. Но ходить на работу уже никто не будет. Вероятно, некуда будет ходить, потому что помещение заберут раньше.

Как скоро все произойдет, пока не известно.

А хорошо бы подольше. Уходить собиралась.

Теперь думаю: хорошо бы подольше продержаться!

* * *

— Привет, Виктор! Как отпуск? Ездил куда-нибудь?

Он еще не успел захлопнуть дверцу автомобиля, когда его окликнула Бетти Николсен, стоявшая на тротуаре у дверей студии. На руках Бетти почему-то держала ребенка лет пяти.

— Ты что-то не выглядишь отдохнувшим.

Виктор улыбнулся. Почему бы и не сказать правду? Вернее, строго дозированную ее часть.

— Весь отпуск проболел: подхватил в России грипп.

— Сочувствую! Это гнусно, когда отпуск пропадает. Хотя я бы, пожалуй, не отказалась поваляться недели две в постели, можно даже немножко покашлять, но чтобы без высокой температуры. А еще бы лучше просто напиться как следует и забыться. Устала, как собака.

Виктор опять улыбнулся. Он разглядывал малыша на руках у Бетт. Худенький, бледненький, некрасивый мальчонка — типичный городской ребенок, одетый в веселый теплый комбинезончик. Мальчик, явно стесняясь, повернулся вполоборота к незнакомому взрослому, но взгляда от Виктора не отводил ни на секунду: тоже изучал.

Бетт, как обычно внимательная, заметила молчаливую перекличку взглядов между коллегой и своим сыном.

— Если хочешь, — обратилась она к Виктору, — я представлю вас друг другу. Он стесняется, потому что не привык к мужчинам. У нас в доме — женское царство.

Процедура знакомства завершилась тем, что Рэйф оказался на руках у Виктора. Причем Виктор неожиданно для себя принялся подбрасывать парнишку в воздух — довольно высоко! — и ловить так ловко, как будто упражнялся в этом опасном занятии каждый день. Визги и хохот восторга обоих участников процесса собрали небольшую толпу зевак. Наконец ребенок занял место на тротуаре у материнских коленей, которых не прикрывали ни расстегнутый свингер, ни короткая юбка.

— Ты что, решила взять его с собой на работу? — спросил Виктор задыхающимся после силовой разминки голосом.

Бетт усмехнулась и покачала головой:

— Это будет уже не работа.

Выяснилось, что Рэйф вместе со своей няней всегда провожает маму до работы.

Когда после ритуала прощания с поцелуями в щечку и маханием руками они уже стояли в просторном холле телецентра, ожидая лифта, Виктор спросил Бетт:

— Почему Рэйф зовет тебя вторым именем?

— Ну, у нас вообще демократия.

— Это я заметил.

— А, почему «Джейн»? Это — мое первое имя. Я не люблю Элизабет, еще меньше — Бетт, но пользуюсь им на работе, потому что оно стало частью моего эфирного имиджа. Не хотела, да уговорили.