А поодаль стояла корзина с рыбой, и каждый мог подойти и взять, сколько захочет. Попадались люди совестливые: возьмут одну, и спасибо. Но таковых было меньшинство. Народ, он во все времена народ – любитель халявы, в этом я смог убедиться воочию: в общей массе хапали столько, что так и подмывало крикнуть: «Не больше двух в одни руки!» Но я терпеливо ожидал, когда корзина опустеет: что-то скажут те, кому не досталось? Но народ прикладывался, а корзинка оставалась полнёхонькой, словно было в ней не то, что двойное дно – тройное, а то и четверное. Я раз сто заглянул: не пустеет, хоть ты тресни.

Под конец, когда Равви выглядел совсем измотанным, явилось двое хмурых парней, вовсе не похожих на сирых или убогих. Как на подбор – рослые, косая сажень в плечах, – хоть в десант, хоть в спецназ. О чём-то говорили. Равви решительно покачал головой. Те начали горячиться, и я подобрался ближе. Они упрекали Равви за то, что, имея огромную власть над людьми, не хочет использовать её во благо. Равви возразил, что использует её именно во благо. Парни сказали, что он обязан помочь в правом деле освобождения Иудеи от римского господства. Равви отвечал, что против насилия в любом проявлении, и восстание не исключение. Поскольку не приведёт ни к чему кроме новых войн и, как следствие, новых человеческих жертв. Тогда парни принялись орать, перебивая друг друга, и смысл был тот же: терпеть римскую власть нет больше сил, иудеям нужна свобода, а Равви может, но не хочет помочь. Равви ответил, что любая земная свобода – понятие относительное. Есть лишь одна истинная свобода – свобода духа, и что у них её-то как раз он и не чувствует. А значит, им рассуждать о свободе, тем более в масштабах целой страны, бессмысленно и опасно. И что очень устал, и попросил их уйти. Он и впрямь выглядел измученным. Ещё бы. Какая там норма приёма больных у российского терапевта? Двадцать человек? Тридцать? Ну, пусть сорок. А здесь, готов поспорить, побывало не меньше ста.

– Ты не иудей, – воскликнул один с презрением в голосе.

– Мы все дети одной Земли, – спокойно парировал Равви.

Тогда они выругались, сопроводив слова неприличными жестами, дружно сплюнули ему под ноги, и ушли. Равви проводил их задумчивым невесёлым взглядом и удручённо покачал головой.

Совсем поздно вечером пожаловал какой-то серенький человечек неприметный, как амбарная мышь. То есть настолько неприметный, что, мне показалось, он вылепился прямо из сумерек и, когда захочет, с лёгкостью в них же растворится. Что-то долго и нудно дудел Равви в ухо, а тот отмахивался от него, как от надоедливой мухи. В конце концов, человечек отстал и было ушёл, но, зацепив меня бесцветным, взглядом, вернулся. Поозирался по сторонам, спросил тихо-претихо, не один ли я из учеников.

– Допустим, – ответил я сухо. Он мне не понравился.

– Надо убедить его покинуть Иерусалим, и как можно скорее.

– Почему?

– Потому… – он заговорил так тихо, что я почти его не слышал и половину прочёл по губам. Но общий смысл уловил: отдан отдал приказ об аресте Равви. И перечислил массу обвинений, которых хватило бы на всех нас. Особенно мне запомнились мошенничество, оскорбление императора и призыв к смене власти.

– Он не призывал к смене власти, – возразил я растерянно. – И никакого императора не оскорблял…

– Как вы все не поймёте! – рассердился вдруг человечек. – Приказ отдан, никто не будет разбираться… Ну, что ты, маленький что ли! – неожиданно рассердился он и повысил голос так, что я, наконец, его услышал. Голос оказался вовсе не писклявым, как мне почему-то думалось, а натуральным басом – Не знаешь, как это бывает?!

У меня снова похолодело внутри. И этот серенький человечек уже не казался мне столь простым и безобидным. Не надо иметь университетского образования, чтобы понимать, как безжалостна и изощрённа может быть карательная машина власти к тем, кто для этой власти представляет угрозу… Достаточно вспомнить наши тридцатые…

– Кто вы такой? – Теперь я перешёл на шёпот.

– Неважно, – отвечал он. – Однажды он помог мне, а я умею помнить добро. Сделайте, что я говорю. Уходите, как можно дальше, иначе всем будет плохо…

И, прежде чем я успел ответить, растворился во мгле. Ну и дела! Я огляделся, но Равви тоже исчез куда-то. Ребята сказали, наверное, пошёл побродить по городу или вдоль реки. Мол, водится за ним такая привычка. Да и что не побродить молодому, холостому, как сказал бы Толик? Я бы и сам не прочь…

Тут нестройный ход моих мыслей прервало появление парня из каравана, стоявшего неподалёку. Собственно, сам караван не представлял для меня ровным счётом никакого интереса. Народ не из богатых: верблюдов почти не было, всё больше ослы, да и те драные. Да и товар их волновал меня как рыбу зонтик – по причине полного отсутствия налички. И тут у одного из торговцев сильно прихватило живот. Вот они и прибежали к нам спросить, нет ли врача. Отправился Лука, а с ним и мы попёрлись за компанию. Бедняга был зелёного цвета, с трудом дышал и морщился от боли. Лука живот прощупал, нехорошо покривился. Очень было похоже на аппендицит, судя по жалобам. Лука тоже сказал, что вылечить нет никакой возможности. Тогда наши рванули на поиски Равви (которые, к слову, могли изрядно затянуться, потому что тот обладал удивительной способностью к исчезновению: вроде только что был здесь, и податься-то особо некуда, и по времени далеко уйти никак не получалось, ан нет его, и точка, как сквозь землю провалился.) Бедняга закрыл глаза и тихо стонал. Серо-зелёное лицо его свело судорожной гримасой боли. Караванщики сидели вокруг мрачные и молчаливые. А Лука готов был волосы на себе рвать, и я его понимал. Думаю, одно из самых страшных чувств – ощущение собственного бессилия. И тут меня словно кто-то подтолкнул. Я оттащил бывшего врача в сторону и спросил, что, если ему самому попробовать полечить вместо Равви, как тот учил. Ведь объяснял же он и показывал, даже я смотрел. Правда, не понял ни фига, но я – другое, и я здесь всего ничего. Лука внимательно посмотрел на меня, словно видел впервые. И сказал шёпотом:

– Я боюсь.

– Чего ты боишься? Я же не резать его предлагаю. Давай, напрягись, вспоминай, как он делал?

– А если не получится? – Упирался Лука.

– А тут не резать, не роды принимать, даже не зуб вырвать, всего-то – руками поводить! Блин, если бы я потусовался с вами хотя бы с месяц, то сам бы это сотворил, честное слово!

Я говорил, а сам подталкивал его к бедолаге. В двух шагах Лука снова тормознул и зашипел:

– Ну а если ничего не выйдет?!

– Тогда, – просвистел я в ответ, – ты вернёшься в свою деревню, к знахарству, а твоё место займёт кто-то другой, более способный и смелый.

– Ты, что ли? – неожиданно окрысился Лука.

– Почему бы и нет?!

Конечно, я сказал это в запальчивости, не всерьёз. Он меня раззадорил. Но, когда слова сорвались с губ, вдруг замешкался и даже перестал подпирать Луку, руки скользнули вниз и повисли плетьми. Я осознал сказанное и пропустил через себя. Почему – нет? Я вовсе не собирался занимать место Луки, и ничьё другое тоже. Мне уже нашлось местечко, пусть откидное, тринадцатое по счёту… Но с него я обозревал свою жизнь, и не находил ничего, за что мог бы зацепиться с такой силой, чтобы вырваться отсюда – туда. Даже Магда казалась мне бесконечно далёкой, а воспоминания о ней размытыми, как рисунок мелом на асфальте после дождя…