– Тут одно время был пансион, – сказала Ада. – А сейчас меблированные квартиры.

– А изначально что было?

Я привалилась к стене.

– Летний дом, – сказала Ада. – Богачи. Давай-ка наверх, тебе надо прилечь.

– «Карнарвон» – это что?

Взбираться по лестнице мне не очень хорошо удавалось.

– Это в Уэльсе, – сказала Ада. – Кого-то, видимо, ностальгия заела. – Она взяла меня под руку. – Ну-ка давай, считаем ступени.

«Домой», – подумала я. Вот-вот опять захлюпаю. Я постаралась сдержаться.

Лестницу мы одолели. Наверху – еще одна тяжелая дверь, еще один магнитный ключ. За дверью гостиная: диван, и два мягких кресла, и кофейный столик, и большой стол.

– Там для тебя спальня, – сказала Ада, но меня не тянуло срочно пойти посмотреть.

Я рухнула на диван. Силы внезапно иссякли; я подозревала, что встать уже не смогу.

– Ты опять дрожишь, – сказала Ада. – Я выключу кондиционер.

Из одной спальни она принесла пуховое одеяло – новое, белое.

В комнате все было реальнее некуда. Какое-то растение в горшке на столе – может, и пластиковое: листья блестящие, будто резиновые. На стенах розовые обои, а на них силуэты деревьев, темнее фона. Дырки от гвоздей там, где раньше, наверное, висели картины. Все детали такие яркие, что почти сияют, словно их подсвечивают сзади.

Я закрыла глаза, чтобы свет выключился. Видимо, задремала, потому что внезапно настал вечер и Ада включила плоский телевизор. Для меня, я думаю – показать, что она не врала, – но это было жестоко. Руины «Борзой модницы» – окна побиты, дверь раззявлена. По тротуару разметало лоскутья. У входа – остов машины Мелани, смятый, как пережженное маршмеллоу. В кадре две патрульные машины и желтая лента, какой обматывают районы катастроф. Мелани и Нила не показали – и то хлеб: я ужасно боялась увидеть их почерневшие тела, пепел их волос, их обугленные кости.

Пульт лежал на приставном столике у дивана. Я выключила звук: не хотела слушать, как ведущий вещает ровным голосом, точно это событие ничем не важнее политика, севшего в самолет. Когда машина и лавка исчезли, а на экран дурацким воздушным шариком вспрыгнула голова ведущего, я выключила телевизор.

Из кухни пришла Ада. Принесла мне сэндвич на тарелке: куриный салат. Я сказала, что не голодная.

– Еще есть яблоко, – сказала она. – Яблоко будешь?

– Нет, спасибо.

– Я понимаю, это абсурд.

Я не сказала ничего. Ада ушла и опять вернулась.

– Я тебе купила деньрожденный торт. Шоколадный. Ванильное мороженое. Твое любимое.

На белой тарелке, с пластиковой вилкой. Откуда ей знать, что у меня любимое? Наверное, Мелани сказала. Они, наверное, про меня говорили. Белая тарелка слепила глаза. В куске торта торчала одинокая свечка. Будь я помладше, загадала бы желание. А сейчас мне что загадывать? Чтобы время потекло вспять? Чтобы сегодня было вчера? Интересно, много на свете людей такое загадывают?

– А где туалет? – спросила я.

Ада сказала, и я пошла туда, и там меня стошнило. Потом я снова легла на диван и затряслась. Через некоторое время она принесла мне имбирного эля.

– Тебе надо поднять сахар в крови, – сказала она.

И вышла, и выключила свет.

Как будто я не пошла в школу, потому что грипп. Другие люди накрывают тебя одеялом и приносят попить; реальной жизнью занимаются они, чтобы не пришлось тебе. Хорошо бы остаться так насовсем: тогда больше никогда не придется думать совсем ни о чем.

Издалека доносились городские шумы: сирены, машины, самолет в небе. Слышалось, как в кухне шуршит Ада: двигалась она резко, легко, словно ходила на цыпочках. Я расслышала невнятный голос – она говорила по телефону. Она командовала, хотя чем она командовала, я была без понятия; тем не менее это меня убаюкивало, обнимало. Не разжимая век, я услышала, как дверь квартиры открылась, потом застыла, потом закрылась.

23

Когда я снова проснулась, было утро. Непонятно, который час. Я все проспала, опоздала в школу? А потом я вспомнила: со школой покончено. Я больше не вернусь – ни туда, ни вообще в знакомые места.

Я лежала в спальне «Карнарвона», под белым пуховым одеялом, в футболке и легинсах, но без носков и кед. В спальне было окно; рулонная штора опущена. Я осторожно села. Заметила красное на наволочке – просто помада от вчерашнего красного рта. Меня больше не тошнило и не вело, но в голове была вата. Я от души почесала голову и потягала себя за волосы. Как-то раз, когда у меня болела голова, Мелани сказала, что, если дергать себя за волосы, улучшается мозговое кровообращение. Она сказала, Нил потому так и делает.

Встав, я отчасти проснулась. Осмотрела себя в большом настенном зеркале. Я была не той, что вчера, хотя выглядела похоже. Я открыла дверь и босиком пошла по коридору в кухню.

Ады там не было. Ада была в гостиной – сидела в кресле с кружкой кофе. А на диване сидел человек, которого мы миновали, когда входили в «СанктОпеку».

– Ты проснулась, – сказала Ада.

За взрослыми водится привычка проговаривать очевидное.

– Ты проснулась, – так сказала бы Мелани, можно подумать, это великий подвиг, проснуться – и мне было обидно, что и Ада не исключение.

Я посмотрела на мужчину на диване, а мужчина с дивана посмотрел на меня. Черные джинсы, сандалии, серая футболка с надписью «ТРИ СЛОВА – ОДИН ПАЛЕЦ» и бейсболка «Торонто Блю Джейс». Он, интересно, в курсе, что имеется в виду на футболке?

Было ему лет пятьдесят, но волосы темны и густы – может, он был и моложе. Лицо – как помятая кожаная куртка, на щеке шрам сверху вниз. Мужчина мне улыбнулся, показав зубы, – слева недоставало моляра. Когда у человека не хватает зубов, он с виду сразу как будто противозаконный.

Ада указала на него подбородком:

– Элайджа – ты его помнишь, из «СанктОпеки». Друг Нила. Пришел помочь. В кухне хлопья.

– После этого поговорим, – сказал Элайджа.

Такие хлопья я любила – круглые бобовые «О». Я принесла миску в гостиную, села в другое кресло и стала ждать, когда они заговорят.

Оба молчали. Переглядывались. Я съела две ложки – опасливо, боялась, что живот не успокоился. В ушах у меня хрустели «О».

– С чего начнем? – спросил Элайджа.

– Со сложного, – сказала Ада.

– Ладно, – сказал он и уставился мне в лицо. – Дня рождения у тебя вчера не было.

Тут я удивилась.

– Еще как был, – сказала я. – Первое мая. Мне исполнилось шестнадцать.

– На самом деле ты месяца на четыре младше, – сказал Элайджа.

Как доказывается дата рождения? Наверняка есть свидетельство, но где Мелани его хранила?