сбоку. Он маленького роста, и нам совсем не страшно, просто любопытно. Он смотрит на нас, сидящих в кузове – я впервые вижу немецкого солдата вблизи – и спрашивает: «Gibt’s einige Juden im Auto?» («Евреи в машине есть?»).

Мне хочется показать, что я понимаю его и могу ответить. «Ja», – говорю я и поднимаю руку. Он смотрит на меня и добродушно, хотя и решительно произносит: «Мы пришли, чтобы раз и навсегда решить еврейский вопрос». Только это – и больше ничего. Это первый немецкий солдат, с которым я разговариваю – обычный рядовой, вовсе не член нацистской партии – и то, что он говорит – это спокойная констатация факта, который ему, по-видимому, вполне по душе. Он поворачивается на каблуках и возвращается к своей группе немолодых солдат, присевших отдохнуть на обочине.

Пинкус в ужасе – и не из-за того, что сказал немец, а из-за моей глупости. Сам я не испугался, я только потрясен и озадачен. Я ведь не причинил ему никакого зла, и он ничего особенного не сказал – просто повторил то, что его фюрер, Гитлер, постоянно говорит по радио. Пинкусу я говорю примирительно: «С нами же ничего не случилось, не о чем спорить».

Через несколько часов, по мере того, как мы удаляемся от Варшавы, движение становится все меньше, и наш грузовик набирает скорость. Мы продолжаем путь, обогащенные новым опытом: я поговорил с немецким солдатом. Я слышал, что он сказал.

На дорогах никаких проверок, этот пожилой немец был единственным, кто поинтересовался, кто мы такие. Когда мы добрались до Ченстоховы, был уже вечер, хотя еще светло. На первый взгляд здесь ничего не изменилось – ничего не разрушено, никаких руин, никаких следов бомбежки на зданиях. Все выглядит довольно мирно – за исключением черно-белых приказов на стенах и немецкой полиции порядка в зеленых мундирах, некоторые из них в странных высоких шлемах. В Ченстохове уже работает немецкое гражданское управление.

Шофер высадил оставшихся пассажиров в разных местах главной улицы Ченстоховы. Мы сошли с грузовика всего в квартале от нашего дома на Аллее Свободы 3/5.

Двери в квартире заперты, как мы их и оставили. Сара открывает поочередно оба замка, мы вносим чемоданы и оглядываемся. Ничего не изменилось, все, как было, все так же спокойно и надежно.

Роман бежит к своим игрушкам, а Сара принимается готовить обед. Дома есть консервы, крупы, в погребе хранится картошка – теперь, когда уже никто не привозит лед, погреб – самое надежное место. Есть и дрова. Интересно, зачем мы ездили в Варшаву и подвергались бомбежкам. Пинкус пошел к соседям порасспросить, что происходит, он всегда должен быть в курсе последних еврейских нахес – устных новостей. Это от него я унаследовал привычку слушать радио, интересоваться новостями, знать, что происходит в мире.

Через какое-то время он возвращается с нашим соседом, господином Франком. Франк живет на первом этаже, он высок ростом и силен, всегда в темном костюме, у него круглая, добродушная, гладко выбритая физиономия. Его жена шьет корсеты, ей помогают две белошвейки. Я, правда, так и не знаю, чем занимается сам Франк и вообще, есть ли у него какая-нибудь работа. Пинкус любит с ним беседовать – сосед всегда знает последние нахес и к тому же хороший рассказчик.

Франк сообщает, что уже первого сентября, в день начала войны, все военные и городская управа потихоньку уехали их Ченстоховы, предоставив горожан собственной судьбе. Многие хотели уехать с ними, но не успели. Рано утром 3 сентября немцы вошли в город, и уже на следующий день была проведена первая террористическая акция с целью внушить к себе почтение, показать, с кем мы имеем дело, запугать население и заставить его подчиниться. Это как раз то, что им обещал много раз, устно и письменно, их вождь, Адольф Гитлер. Он обещал, что с его приходом к власти начнется тысячелетнее царство страха, в котором его народ, немцы, будут господами, они будут стоять высоко над другими народами и руководить ими в этом царстве страха. И это как раз то, что они и делают сейчас – воплощают в жизнь, или, вернее, в смерть то, что им обещал их лидер.

Акция началась на улице Надречной, посредине района, где живут в основном евреи. Немцы в мундирах шли от дома к дому, грохотали в двери, криками, угрозами и побоями выгоняли всех на улицу. Первую группу согнали в большой двор Ремесленного училища на улице Гончарной в еврейском квартале, заставили всех лечь ничком на землю и велели не подымать голову. Когда этот двор был заполнен, начали сгонять людей в пустой двор старого польского 27-го пехотного полка. Когда и в этом дворе не осталось места, остальных просто погнали по улицам Ченстоховы, через Новую Площадь, Кафедральную, Нарутовича, Первую и Вторую аллею. Немцы стреляли – в основном в воздух, но не отказывали себе и в удовольствии пострелять в бегущих людей.

Убитые и раненые остались лежать на улице, оказывать им помощь было запрещено. Несколько человек загнали в костел святого Сигизмунда, другие оказались на площади перед магистратом в центре города. Им тоже было велено лечь на живот и не поднимать головы. Немцы начали стрельбу из пулеметов поверх лежащих, так что те, кто поднимал голову или руку, были убиты или ранены. Иногда они стреляли настолько низко, что очереди задевали даже и лежащих. Они начали в еврейском квартале, потом перешли к другим районам города. Это было массовое выборочное убийство по принципу случайности – никто не должен чувствовать себя в безопасности, новый порядок равно угрожает всем.

Шестого сентября акция закончилась. Разрешили похоронить убитых и подобрать раненых на улицах и площадях, многие пролежали там без помощи почти двое суток. В результате блестяще проведенного мероприятия четыреста человек было убито, из них триста – евреев. Намного больше было ранено, люди разных возрастов, юноши и старики за семьдесят, никто не знает, сколько их. Кое-кто из них по-прежнему лежит в больнице, но кое-кто из родственников не решился положить своих раненых в больницу, они лечат их дома. Многих куда-то увезли, в основном молодых людей, поляков и евреев. Говорят, что их было три тысячи или, может быть, даже больше, что их погнали на принудительные работы, но никто не знает куда. И никто не знает, живы ли они и вернутся ли когда-нибудь назад.

Что ж, можно считать все происходящее началом обещанного немецкого тысячелетнего царства страха, хотя, если быть точным, начало ему было положено несколькими годами раньше – во время Хрустальной ночи. Хотя тогда думали, что все это относится только к евреям и не