– Двоюродная? – поинтересовалась наконец слабым, неуверенным голосом.

Улыбка, что гуляла по лицу Мелкой, приобрела шкодливый оттенок.

– Названая, – пояснил я Томе и повернулся к Мелкой: – Шуруй домой, мама скоро из клиники будет звонить, запоминай, что скажет. Обедай без меня. И ужинайте тоже… Планы поменялись, я только часам к восьми буду. – И, вздохнув, ответил на немой вопрос: – Магазины переносятся на завтра.

Мелкая кивнула Томе на прощанье и удалилась с гордо задранной головой.

Я повернулся к своей девушке. Вид у нее был все такой же обалделый, но в зелени глаз уже начали роиться пункты из допросного списка.

– Физикой, по такому случаю, мы торжественно манкируем, – объявил я, перехватывая ее портфель, – пошли погуляем, поговорим. У меня где-то часа полтора есть, а потом в логово Чернобурки ехать.

– Ох, – выдохнула Тома, – нехорошо так с девушками поступать… Я же теперь не знаю, с какого вопроса начинать!

– А ты и не начинай, – посоветовал я, – давай лучше я расскажу тебе для начала одну историю…

Следующий час был похож на исповедь, но только похож: я не врал впрямую, но совершенно беззастенчиво играл словами. Стыдно мне уже не было – ради того, чтобы сохранить их обеих, я был готов и на большее, намного большее.

Я рассказывал про отчима Мелкой и мой шантаж, про усестрение и свой заработок, и впервые видел Тому сначала пунцовой от гнева, потом всерьез испуганной и следом пришибленно-молчаливой. Но удивила она меня не этим.

– Зачем? – Мы стояли на тихой лестнице у нашего излюбленного окна. Я держал Томку за талию, она же, чуть отстранившись, неотрывно смотрела мне в глаза. – Зачем тебе столько денег? И вообще – зачем тебе это все?

– Зачем? – задумался я. – Ну, с деньгами все понятно: это инструмент для добывания свободы. Ты же любишь Ремарка? А он говорил, что свобода выкована из золота.

– Ты же вот тут, – она наставительно постучала согнутым пальчиком мне по груди, – и так свободен. Свобода живет внутри человека. Разве нет?

– Я чувствую сейчас себя немного странно, – признался я, – ты права, а я выступаю адвокатом дьявола. Но… Нет, пока у меня есть близкие мне люди, я обязан им помогать. А чем может помочь человек другим, если он не способен обеспечить даже самого себя?

Томка досадливо прикусила губу:

– Но как же остальные? Зачем тебе так сильно отличаться от них? Нет, – прервала она мою попытку заговорить, – пойми, мне очень приятно получать от тебя и духи и все прочее… Но ведь ты же рискуешь! Ты сам признался, что что-то там нарушаешь. Зачем?! Обойдусь я и без этих духов! Я люблю тебя не за них! Ты ведь можешь так сломать себе – и нам – жизнь!

После того «договора на батуте» слово «люблю» теперь иногда мелькало между нами, нечасто, по особым случаям, словно мы его еще стыдились или боялись. Я не спешил проживать этот период. Торопливость тут была неуместна: за подростковой наивностью Томки крылась цельность натуры, и мне не хотелось ее ломать.

Я помолчал, раздумывая. Когда заговорил, голос мой был полон грусти:

– Понимаешь, я действительно не такой, как многие. С этим уже ничего не поделать. Ну так получилось… Я буду отличаться. И поэтому со мной будет или очень хорошо, или очень плохо.

Томка молча прижалась ко мне, и мою шею обожгло горячим дыханием. Потом я понял, что она тихо плачет, словно прощаясь с какой-то потаенной мечтой. Засвербело в носу и у меня. Я молча поглаживал ее по волосам, явственно ощущая библейское «…и будут два одной плотью».

– Пошли. – Она наконец отстранилась от меня и протерла ладонями щеки. – Оставишь у нас портфель до вечера.

– Я быстро, – пообещал я с готовностью, – туда и обратно. Не должны меня там долго мариновать.

– Хорошо, – кивнула Томка, глядя себе под ноги. Потом шмыгнула носом и добавила: – Я буду тебя ждать.

«Боже, зачем я волоку за собой эту девчонку, куда? – Всю дорогу к Большому дому я мусолил по кругу одни и те же вопросы. – Какое у нее со мной будущее? Может, еще не поздно отпустить? Пусть найдет пару по себе – будущего доцента – и вьет с ним счастливо гнездо».

Потом я с безнадежностью понимал, что, увы, это выше моих сил. Следом в голову начинали лезть совсем уж паскудные мысли о праве на заслуженную награду… Я попытался перебить эту пакость разбором теоремы Хассе, запутался уже на второй лемме и в итоге пришел к Чернобурке в состоянии откровенного раздрая.

– Нет, ну сказал бы, что не до беседы тебе сегодня, я бы поняла и перенесла, – расстроенно воскликнула Светлана Витальевна через пять минут после начала нашей беседы: мысли мои явно витали не здесь, но Чернобурка сделала из этого ложные выводы. – Какая, говоришь, больница? – схватилась она за телефонную трубку.

– Кафедра факультетской хирургии ВМА. – Я скрестил на удачу пальцы.

– Подожди, сейчас узнаю, – крутанула три раза диск. Когда заговорила, в голосе ее появилась непривычные командные нотки: – Второй отдел, Лапкина. Соедините с дежурным по Военно-медицинской академии.

Я яростно замотал головой.

– Стоп! – бросила женщина в трубку и, закрыв мембрану ладонью, нетерпеливо дернула в мою сторону подбородком: – Что еще?

– Не надо дежурного волновать звонком из «Большого дома», – зачастил я взволнованно. – Лучше прямо на кафедру звонить, в ординаторскую, дежурному.

Чернобурка понимающе кивнула и скомандовала в трубку:

– Отбой.

Порылась в потрепанном телефонном справочнике, и вот голос ее, как по волшебству, умаслился до необычайности:

– Добрый день! А скажите, пожалуйста, каково состояние подполковника Соколова? Он был сегодня госпитализирован к вам с подозрением на аппендицит…

Долгие полминуты я слышал в ушах только тугие толчки крови, пока наконец она не заулыбалась широко.

– Ну вот, все в порядке, – сказала, возвращая трубку на место, – операция прошла благополучно, уже вышел из наркоза.

– Спасибо, товарищ Лапкина, – искренне поблагодарил я, оживая.

И правда, дышать сразу стало легче.

«Хм… товарищ Лапкина, – покатал я на языке и по-новому взглянул на Чернобурку, – забавное совпадение».

Светлана Витальевна прищурилась на меня с подозрением, потом, видимо, поняла что-то по моему лицу и погрозила пальцем:

– Даже не вздумай! Даже в мыслях!

– Эх… – Тут я не выдержал, и рот мой расползся в непроизвольной улыбке: – А жаль!

– А то я не знаю, как меня в школе зовут, – проворчала Чернобурка, – и кто это запустил…

– Так то любя… – прижал я ладони к груди.

– Клоун… – вздохнула она, – и за что тебя девушки любят?

Я промолчал, отведя взгляд в сторону.

– Ладно, – встряхнула Светлана Витальевна волосами, – работаем?