Легкие авианосцы «Принстон» и «Монтерей» типа «Индепенденс», только-только вошедшие в строй, шли первыми в строю. Для кораблей это был первый поход, и для «Принстона» он же, как оказалось, последний. Двенадцать самолетов несли девяносто шесть ракет, из которых на флагмана обрушилось три четверти, и удар их оказался страшным.

Сами по себе ракеты были не в состоянии пробить даже двухдюймовую бронепалубу, но авианосец принимал самолеты, на палубе находился боезапас, были выведены шланги с топливом… Все это немедленно взорвалось, да так, что деревянный настил попросту сорвало, а металл разворотило вдребезги. Пламя рванулось вниз, а еще через несколько секунд полыхнули танки с авиационным бензином.

Со стороны результат смотрелся феерично. Корабль даже не горел – он плавился, а над ним, кажется, до небес поднималось колышущееся марево раскаленного воздуха. Экипаж погиб в первые же секунды – от взрывов, от огня, задохнувшись. Потом не выдержал напора пламени изнутри и холодной воды снаружи корпус, стыки броневых плит начали растрескиваться, и вода хлынула внутрь. Над кораблем взметнулось облако пара, а еще через четверть часа он затонул, оставив на поверхности воды огромное пылающее пятно.

«Монтерей» пострадал не так сильно, хотя внезапность атаки и позволила немцам отстреляться в относительно комфортных условиях. Тем не менее, хотя были и взрывы, и пожары, и раскуроченная палуба, внутрь корпуса пламя не распространилось. Экипаж сумел отстоять корабль, но принимать самолеты он был уже не в состоянии. Американцам еще повезло, что поврежденный авианосец не потерял ход, однако, в любом случае, принимать активное участие в бою он уже не мог.

К тому моменту, как на «Монтерее» справились с пожарами, восемь уцелевших в той атаке мессершмиттов уже садились на палубу немецкого авианосца. Первый этап сражения завершился, и силы Альянса с блеском выиграли его у американцев.

Даже издали американская эскадра, висящая по левому борту, выглядела крайне впечатляюще. Тяжелый, кажущийся несокрушимым строй линкоров, и дымы на полнеба. Кузнецов рассматривал их в бинокль с таким интересом, словно в жизни не видел лучшего зрелища. Особенно внимательно он наблюдал за флагманом американцев, по которому то и дело пробегала цепочка вспышек. Вскоре после этого в небо взметались столбы воды, к счастью, каждый раз на приличном удалении от русских кораблей. Американцы вели пристрелку, но получалось пока не очень – далеко.

– Николай Герасимович, может, лучше пройти в рубку? – осторожно спросил его командир «Советского Союза». Чувствовалось, что он нервничает – в полноценном линейном бою этот офицер участвовал всего один раз, в Панаме, где все преимущества были на их стороне, и все равно хорошо помнил, что такое рвущий борт снаряд. Во всяком случае, седины на висках у него тогда прибавилось изрядно.

– Может быть, вы и правы, – задумчиво ответил адмирал. – Ладно, распорядитесь начинать пристрелку, как только сблизимся на шесть миль.

Командир линкора кивнул и принялся спокойным голосом раздавать приказы. Ну да, все правильно, командир вне зависимости от ситуации должен излучать уверенность – и этот офицер прекрасно понимает степень ответственности. Даже если корабль будет тонуть, подчиненные должны знать, что командир спокоен, и опасаться нечего. В этом плане на командира линкора можно было положиться. Сам же Кузнецов уходить в боевую рубку пока не торопился. Вновь приникнув к биноклю, он внимательно наблюдал за американцами и чем дальше, тем лучше понимал – хотя Нимиц и талантлив, но кое в чем он явно слабоват.

Да, американский адмирал не кабинетный деятель. Кузнецов читал досье на него, предоставленное разведчиками, а на этих людей можно было положиться, дело свое они знали туго. В конце концов, многие начинали еще до революции, и готовила их Империя, в которой имелись серьезные специалисты. Да и тех, кто помоложе, готовили хорошо, не чинясь задействовать при этом специалистов старой школы. Адмирал отдавал себе отчет в том, что во время революции и за годы последовавшей гражданской войны и разрухи утрачено очень многое, однако разведка сохранилась и даже развилась. Так что информации о Нимице можно было доверять.

Так вот, американский адмирал – человек с огромным, в том числе и боевым опытом. Воевал в ту войну, в эту, командовал кораблями и соединениями… Но вот линейным флотом он не командовал, тем более в бою. Эпизоды с участием одного-двух кораблей не в счет, это все же не десять. А стало быть, не сталкивался Нимиц с кризисом управляемости, который подвел британцев еще в Ютландском сражении. Не зря же островитяне практически не использовали в этой войне большие эскадры, даже несмотря на радары и вроде бы ставшее надежным радио. Только в самом конце, когда терять было уже нечего и на карту ставилось все.

А вот американцы, сами полноценно никогда не воевавшие, больше доверяли технике и меньше склонялись к учебе на ошибках, тем более чужих. И вытянувшиеся в безобразно длинную линию линкоры это подтверждали.

Правда, советский флот с этим тоже не сталкивался, но здесь были склонны изучать опыт вероятного противника. Вначале посмотри, как делают другие, а потом уже, научившись, создавай что-то свое. Иначе получится как у китайцев полвека назад. Накупили хороших по тем временам кораблей, а вот в единое целое их превратить так и не смогли. Отказались от чужого опыта, а пока экспериментировали, упустили время, не приобретя ничего взамен, и закономерно проиграли. Да и русские, откровенно говоря, чуть позже тоже оказались не на высоте.

Выводы умными людьми было сделаны тогда вполне однозначные, и ленинское «учиться, учиться и еще раз учиться» пришлось как раз кстати. И Лютьенс, кстати, тоже предупреждал, что мощь слишком большого флота кажущаяся. Если он неуправляем, то перевес в бортовом залпе далеко не гарантия победы. Из этого постулата Кузнецов и строил свою тактику.

Основная линия, четыре линкора типа «Советский Союз», оставалась под его непосредственным командованием. Вторую группу, состоящую из линейных крейсеров «Кронштадт» и «Севастополь», вооруженных шестью немецкими пятнадцатидюймовыми орудиями каждый, а также из четырех крейсеров проекта 26-бис, несущих по девять семидюймовых орудий, вел контр-адмирал Владимир Александрович Белли. Просто потому, что других кандидатур не нашлось. Начальник кафедры оперативного искусства и стратегии и одновременно начальник командного факультета Военно-морской академии, он храбро воевал в Первую мировую и не сломался в лагере, но при этом уже двадцать лет занимался в основном педагогической и частично штабной и разведывательной деятельностью. Он и в этот поход-то напросился как представитель академии, логично заявив, что теория не должна отрываться от практики и что учить людей должен человек, знакомый с современной войной не понаслышке. К Сталину на прием пробился, и тот, к смелым людям неравнодушный, его, что называется, благословил.

Вообще, конечно, тут больше подошел бы Трибуц, который тоже участвовал в их походе, но увы – случайный снаряд во время Панамского сражения, и раненого адмирала отправляют в Ленинград, а на замену ему никого не присылают, поскольку на тот момент особой надобности не наблюдается. Так что альтернативы Белли не оказалось, и пришлось Кузнецову, скрепя сердце, ставить во главе крейсерских сил именно его.