– Лежи смирно, ублюдок, не то я своею властью прекращу общее веселье и одним ударом отделю твое вонючее жирное тело от твоей дурацкой головы. Скоси глаза, не шевелясь сам. Все видишь?

– Кх… да…

– Что видишь?

– Меч.

– Братцы с сестрицами! Да, может, он не такой уж и дурак? Давайте, я его просто порублю на куски и все. Большая часть достанется нашему Чимборо, в награду за перенесенные страдания…

– Ты что, а? Ты сам, что ли дурак, а? Какие страдания? Я никогда нигде не страдал, тем более от смертного! Ларро, а Ларро? Ты тут из себя старшего не изображай! Понял меня, да? Но он на меня руку поднял!

– Нынче не время нам всем слышать твои бабьи привизги, дорогой мой брат. Хорошо, будь по-твоему: получишь свой кусок не в утешение перенесенной обиде, а в награду за проявленную доблесть. Большую часть сожрешь ты, но и остальным вволю достанется, эвона мяса сколько. Подходит? Все согласны?

– Я не согласна. Если сестрица Тарр не врет нам и не ошиблась, то Матушка впоследствии может осердиться на ослушника, равно и на ослушницу.

– Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и… Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!

– Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но… Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но…

– На себя лучше посмотри! Моль ночная!

– … скорее всего, я и Орига будем в меньшинстве, но голос мой за то, чтобы не лишать его жизни ни одним из доступных нам способов. Мне безразличны все смертные – хотя я люблю подарки от них – а этот жирный негодяй очень уж неприятен, однако я поднимаю свой голос против смерти и пусть Матушка видит, что я и Орига ей верны и послушны. В отличие от Уманы!

– Ах ты подлая…

– Тихо всем! Чимбо, ты чего скажешь?

– Я?.. Гм. Я как все. Но руки у меня чешутся башку ему отвернуть. Он поднял на меня свою подлую грязную руку!.. Вы все видели!

– Видели. Что смертный тебя вывалял в пыли да в птичьем дерьме! Позор!

Голый мужик в фартуке взвыл в ответ на насмешку той, кого называли Уманой, растопырил корявые пальцы и попытался подскочить к ней поближе, но воин с мечом заступил ему путь. Для этого ему пришлось снять свою ногу со спины лежащего смертного и убрать меч от его шеи.

– Стой, братец! Как ни горько – она истинное произнесла. Спрячь свою зубочистку, я не собираюсь дуэли с тобою устраивать. Спрячь, как брата прошу.

Хвак, весь в ужасе и оцепенении от невероятных догадок, все-таки воспользовался тем, что шея и спина свободны, и повернул голову – смотреть.

В руках у клыкастого мужика в фартуке сиял – иного слова не скажешь – легкий двуручный меч… Неведомо откуда взялся и точно так же вдруг исчез – и Хвак не понял, как это получилось. А у другого, который выглядел по-военному, в латах, но как-то иначе одет… не так, как ратники… меч по-прежнему обнажен… а сияние в его огромном мече тусклое и темное, как догорающие угли… Лысый, даже под шлемом это видно, безбровый…

– Не-е-ет, биться с тобою даже не собирался, я кузнец, а не забияка, но мои мечи, братец, твоего не хуже, ибо одно дело война, а другое…

Хвака словно подбросило в стоячее положение, и он опять бросился наутек, куда глаза глядят, лишь бы прочь от страшных этих… этих… этих… Богов!.. На пути его стояла одна из богинь и Хвак словно в скалу врезался: брык! – и упал, оглушенный, почти на то же место.

– Ну! Что я говорила! Убей его, Ларро! Он меня, меня – наземь сшиб, словно какую-то смертную… потаскуху!

И действительно: в своей безнадежной попытке убежать, Хвак случайно сбил с ног ту самую, отвратительную… клыкастую… Да они все при клыках, но у этой… у богини Уманы… очень уж они желтые и слюнявые! Гадина!

Хвака опять вскочил на ноги, уже с секирою в руке. Ярость в нем боролась с ужасом, и ярость победила: коли не убежать – надо драться… напоследок…

Секира встретилась с мечом, руку едва заметно тряхнуло и в ней остался обломок деревянной рукояти, в половину локтя длиною… Единым мечевым росчерком Ларро перерубил не только древко секиры, но и само тело ее, поперек лезвию, от жала к обуху, на две почти равные половинки. Хвак остался безоружным, однако, его почему-то добивать никто не стал: невероятной силы удар сзади в ухо и одновременно пинок по ногам повергли его в прежнее лежачее положение.

– Спасибо тебе, любезный братец Чимбо, без тебя бы мне с этим мужланом никак не справиться.

Видимо, клыкастый бог в фартуке услышал насмешку в словах другого бога, он зарычал и лягнул лежащего Хвака босой пяткой в бок.

– Все насмешки строишь? Зазубрин-то на мече не боишься, от дуэлей с навозными крестьянами, от топоров от ихних?

– Не боюсь. Мечи я, все-таки, как бы ты ни пыжился ремеслом, кую не хуже тебя.

– Нет, хуже!

– Не хуже. Зазубрин на мече моем нет, но и секира у этого пентюха была преотличная, просто невероятно – откуда берутся у смертных подобные?

– Так пожелай и узнай, это же просто.

– Я бы и пожелал, дорогая Умана, да мне лень. Итак, что решим со смертным? Кстати, по-моему, он тебя рассмотрел и не считает тебя красавицей. Взгляни на мысли его.

– О, о! Вы слышали, что он про меня подумал???

– Правду подумал. Лежи тихо, людишок. Если ты еще раз выдернешь спину из под моей стопы – да падет на меня одного гнев Матушки, гнев истинный или предполагаемый! На тысячу кусков порежу. Ты понял меня? Скажи словами, а не мыслями.

– Да.

– Он понял. Как бы ни хотелось нам тут развлечься по-настоящему, но от его смерти придется отказаться.

– Почему это???

– Почему, Ларро?

– Потому что он не прост возможностями своими. Он не сошел с ума от ужаса, он дважды приложил наземь бессмертных богов… он…

– Подлый вонючий засаленный кусок человечины! Вот кто он!

– Умана, красавица моя премудрая! Хорошо. Подойди и убей его сама, я отступаю. Да свершится предначертанное: остальные боги не захотели собственноручно лишить жизни это гнусное существо, а Умана осмелилась. Все мы этому свидетели. Ну же?..

– Но я…

– Вперед. Убивай, потроши, кушай… чавкай в одну глотку… мы все не участники.

– Погоди, Ларро! Ничего такого я и не… я… меня… больше всего удивляет даже не то обстоятельство, что он сумел… лишить равновесия меня и нашего Чимборо, а то, как ты хладнокровен, братец, то, насколько ты нынче спокоен и невозмутим. Не мне… и никому другому из нас не учить тебя ярости, бешенству и гневливости, но сегодня ты холоднее самого Варамана, который и тут поленился придти на нашу встречу. В чем тайна твоей выдержки, Ларро? И почему ты в последнее время то гол, то в латах по макушку, то лыс, то космат?