– Том, – сказал он, – возьми скорлупу от большого кокосового ореха. Нам надо набрать глины у ручья и загипсовать запястье Дианы. – Он еще раз склонился над Змеедамой: – Мы быстро обернемся. Держи руку неподвижно до нашего возвращения. Как только мы ее загипсуем, она вообще перестанет болеть!

Диана покорно кивнула.

– Пожалуйста, господин доктор, – прошептала она, – возвращайтесь скорее. И может, у вас есть какая-нибудь таблетка или что-нибудь, мне так… в общем, худо мне!

И тут во второй раз случилось так, что Штефан невольно подумал о доме и отчетливо увидел перед собой строгое лицо отца: «Раз и навсегда: ребенку нечего делать в шкафу с лекарствами…» Именно так папа тогда и сказал, и, хотя с тех пор минуло уже два года, Штефан помнил тот случай так, будто он произошел вчера. Родители ушли в кино, и вдруг раздался нетерпеливый и настойчивый звонок в дверь. Штефан босиком выбежал к двери и спросил: «Кто там? Родителей нет дома!»

Это была их соседка, госпожа Банток. У нее разболелись зубы, и она хотела получить от доктора Морина болеутоляющее средство.

– Тогда вам придется подождать, – сказал Штефан. – Кино уже скоро кончится, я думаю.

Но госпожа Банток не унималась и сказала, что ведь Штефан уже такой большой мальчик – на что он рассердился, потому что обычно она говорила, что он еще маленький мальчик и ему поэтому нельзя делать то или это, – и пусть он теперь принесет ей из папиного шкафчика с лекарствами таблетку, потому что в противном случае зубная боль ее доконает. После этого Штефан, гордый тем, что может заменить своего отца, пошел в его приемную и, постояв в нерешительности перед дюжинами флакончиков, бутылочек и стеклянных пробирок, наполненных пилюлями, сделал выбор в пользу розовой коробочки с таблетками, которая показалась ему подходящей, потому что на ней стояло особенно длинное и ученое название лекарства. Тут, к счастью, вернулись домой родители. Папа был вне себя! Сперва он отругал госпожу Банток за то, что она побудила ребенка к совершению безответственных действий, а после того, как спровадил ее с таблеткой, принялся за Штефана.

– Ты, наверное, не отдаешь себе отчет, – напустился он на сына, – что такой мальчишка, как ты, мог натворить большую беду! То, что ты уже собрался было дать госпоже Банток, – он указал на розовую коробочку, – средство от запора. Госпожа Банток не избавилась бы от зубной боли, зато всю ночь просидела бы в туалете.

Штефан имел неосторожность захихикать при таком представлении.

– Ничего смешного, – возмутился его отец, – дело могло бы кончиться и плохо! Вот это, например, – он поднял маленькую стеклянную баночку, – снотворное. Если бы ты дал госпоже Банток две таких таблетки, она бы не проснулась до завтрашнего полудня. А если бы ты отдал ей всю баночку и сказал: «Принимайте, сколько потребуется», то послезавтра мы бы, возможно, уже хоронили госпожу Банток.

Штефана до сих пор прошибало холодным потом при воспоминании о том ужасе, в который папа вогнал его словом «хоронили».

В конце концов вмешалась мать.

– А ты не преувеличиваешь, дорогой? – спросила она отца. – Мальчик совсем побледнел от страха.

Но доктор Морин сохранял непримиримую строгость:

– Бледность ему не повредит, – ворчал он, качая головой, а потом добавил: – Обещай мне, что больше ты никогда не будешь это делать!

И потом, когда Штефан всерьез пожимал отцу руку в знак обещания, последовала та заключительная фраза:

– Раз и навсегда: ребенку нечего делать в шкафу с лекарствами!

Это было два года тому назад, но теперь-то Штефану уже 13 лет, да и вообще теперь другая ситуация: не госпожа Банток звонила в дверь из-за своей зубной боли, а Диана стонала со сломанной рукой, лежа на каменистой земле необитаемого острова, и папа не мог вернуться из кино, чтобы в последний момент удержать его от опасной глупости. Конечно, лучше оставить Диану извиваться от боли на земле, чем отравить ее.

Томас между тем притащил ящик со средствами неотложной помощи и карманный фонарь. Он вручил Штефану бинт для перевязки ступни Дианы.

– Что ты хочешь ей дать? – спросил он брата. – Может, ан-ти-до-ло-рал? – он с трудом прочитал название лекарства при свете карманного фонаря. – Общее болеутоляющее средство. При сильной боли до трех таблеток. – Он взглянул на Штефана. – Я думаю, дадим ей четыре! – щедро рассудил он. – У нее очень сильные боли!

Штефан посветил внутрь ящика. На внутренней стороне крышки было наклеено руководство по применению всех лекарств, пластырей и мазей. Средство «антидолорал» несомненно годилось. Штефан с чистой совестью велел Диане проглотить две таблетки и, наконец, пустился в путь, чтобы вместе с Томасом набрать гипсовой глины.

Фонарь они прихватили с собой, но луна, поднявшись к этому времени высоко, давала достаточно света, чтобы освещать им дорогу к ручью. Они шагали в ночи быстро и безмолвно. У Томаса сильно стучало сердце. Он боялся темноты, но скорее дал бы себя убить, чем сознался бы Штефану в своих страхах. Хотя ему так хотелось, чтобы брат его успокоил и дал ему почувствовать, что он, старший, ничего не боится.

– Штефф, – громко окликнул он и испугался звучания собственного звонкого голоса посреди жуткой тьмы. – Штефф, а ночью-то остров не такой уж и уютный… Ты не находишь?

Штефан ему не ответил.

– Надо бы, наверное, повесить на деревья светофоры, – предложил Томас. – Красные и зеленые, а?

Но Штефан был погружен в мысли о переломе запястья Дианы. Он думал, что в качестве шины надо бы наложить деревяшку от кончиков пальцев до локтя.

– О чем это ты? – рассеянно спросил он. – А, ну да, прямо жуть в лесу ночью.

И этим никак не помог бедному Томасу, а наоборот – произвел на него сокрушительное впечатление: оказывается, и Штефану, большому, тоже страшно.

А что, подумал он, если здесь разгуливает ночами верховный вождь обезьян! С такой обезьяной никогда нельзя предугадать, что взбредет ей в башку… Он втянул голову в плечи и с тревогой глянул вверх: не блеснет ли где пара глаз и не приготовилась ли для замаха косматая лапа… Но ничего там не блестело. Наоборот, произошло нечто другое, совершенно непредвиденное, но такое же ужасающее. Не только у Томаса перехватило дыхание от ужаса, но и Штефан вздрогнул и остановился как вкопанный: плакал ребенок! Где-то поблизости жалобно скулило малое дитя! Это поскуливание усилилось, превратилось в крик, а потом постепенно утихло до младенческого нытья. Вдруг все звуки смолкли, тишина ночи, вдвойне беззвучная, сомкнулась вокруг двоих мальчиков. Штефан крепко сжал младшего брата за локоть.

– Если еще раз закричит, – шепнул он, – мы пойдем на звук.