Освальд, казалось, сел на любимого конька и с каким-то нездоровым, детским смакованием говорил о темной истории своего рода.

– Не стоит уточнять подробности, ваше высочество. Полагаю, я понял ситуацию.

– И наши призраки не идут ни в какое сравнение с привидениями Императорского дворца. Первый Император Люйтпольд, говорили, был за свою жизнь свидетелем не менее чем тысячи восьмидесяти трех явлений призраков. А волосы Альбрехта Мудрого поседели, когда ему не было и тридцати, благодаря внезапному появлению демона в ужасающем обличье, одетого в форму Императорской гвардии...

– Генерал снова победил! – вскричал выборщик, высоко поднимая своего любимого свинцового героя. – Яиц всем! Яиц войскам!

Сиделка старика утихомирила его и за руку увела в спальню. Освальд был смущен, но, несомненно, сочувствовал отцу.

– Видели бы вы его в ту пору, когда я был мальчишкой.

Детлеф легонько кивнул:

– Люди не в ответе за свой старческий маразм, не больше, чем за младенческую глупость.

Наступило короткое молчание. Тревога исчезла с лица Освальда, и он повернулся к другому своему гостю.

– А теперь вы должны познакомиться с героиней вашей пьесы... Женевьевой Дьедонне.

Бледная девушка шагнула вперед, сделала красивый реверанс и протянула Детлефу тонкую белую руку. Он поклонился ей и поцеловал ее пальцы. Ладонь была холодной на ощупь, но не производила того омерзительного впечатления нежити, как у двух других вампиров, с которыми Детлефу доводилось встречаться. Трудно было не думать о ней как о равной по возрасту и опыту любой из юных актрис и танцовщиц, знакомых Детлефу по театру. Казалось, она не больше года, самое большее двух назад закончила школу и теперь готова насладиться своими первыми свободами, полностью готова быть молодой. И, тем не менее, мимо нее пролетели шесть с половиной столетий.

– Я в восхищении, – вымолвил он.

– И я тоже, – ответила она. – Я слышала о вас. Уверена, что с таким автором, как вы, моя репутация в надежных руках.

Детлеф улыбнулся:

– Теперь, когда я увидел вас, мне придется переписать несколько монологов. Было бы неестественно для любого столкнуться с такой красотой и не упомянуть об этом.

Женевьева тоже улыбнулась. Ее клыки были лишь немногим длиннее и острее, чем могли бы быть у обычной девушки.

– Вы с Освальдом явно изучали искусство низкой лести у одних и тех же учителей.

Кронпринц рассмеялся. Детлеф, к своему изумлению, признал, что эта странная женщина очаровательна.

– Мы должны побеседовать, – сказал Детлеф, внезапно загоревшийся желанием взять у нее интервью. – Завтра днем мы могли бы выпить чаю и просмотреть мой текст. Он еще в процессе написания, и ваше мнение о драме было бы для меня очень важно.

– Хорошо, завтра, мистер Зирк. Но давайте лучше после заката солнца. Днем я не в самой лучшей форме.

Его покровитель так много сделал для него. Теперь настала пора Лёвенштейну сделать кое-что для покровителя. Даже столь неприятное, опасное и незаконное, как осквернение могилы.

Кроме того, это и не настоящее осквернение могилы: женщина еще не похоронена. Покровитель сказал, что он отыщет ее в Храме Морра, обложенную льдом. Труп дожидается коронеров Императора. И Лёвенштейна, чтобы доставить ему удовольствие. Высокий костлявый актер прошел в двери храма, бросив взгляд на черного каменного ворона, распростершего крыла над дверным проемом, приветствуя мертвых и тех, кто по обязанности имел с мертвыми дело.

Напротив храма находилась «Ворон и портал», излюбленная таверна жрецов Морра. Черная птица на ее вывеске покачивалась на ветру, поскрипывая, словно пронзительно жалуясь своему сородичу через дорогу. По соседству расположились Императорские кладбища, где хоронили самых богатых, самых прославленных, самых известных. В Альтдорфе, как и в любом городе, владения Морра были районом мертвецов.

Человек в маске существенно расчистил Лёвенштейну путь. Стражник был опоен ядом и лежал в вестибюле низкого темного здания, его язык вывалился из покрытого пеной рта. Ключи висели точно там, где, по словам покровителя, должны были быть. Он уже бывал в покойницких прежде, приходил поразвлечься и не испытывал особого страха перед мертвецами. Сегодня ночью, скрыв лицо под кожаной маской, он не испытывал особого страха ни перед кем вообще.

Он оттащил стражника прочь с дороги, чтобы его не смог заметить припозднившийся прохожий. В храме сильно пахло травами и химикатами. «Если бы не это, – подумал он, – здесь воняло бы покойниками». Именно сюда свозили тех, кто умер подозрительной смертью. Коронеры Императора обследовали тела, ища следы насилия или до сих пор не установленной болезни. От этого места старались держаться подальше. Для пущей уверенности он проверил у стражника пульс. Сердце билось. Он зажал мужчине ноздри и закрывал рукой его липкий рот, пока удары не стихли. Покровитель не будет возражать. Лёвенштейн подумал, что это его жертва Морру.

Снаружи, в ночи, послышались какие-то звуки. Лёвенштейн вжался в тень и затаил дыхание. Мимо прошла компания набравшихся гуляк, распевая песенку о дочке дровосека и жреце Ранальда.

Ох, мой ми-и-и-ленький, что ты сделал со мной,

То же сделает отец мой топоро-о-ом с тобой...

Один из них громко справил нужду прямо на мраморную стену храма, отважно понося Морра, бога мертвых. Лёвенштейн ухмыльнулся в темноте. Этому пропойце, как всем, придется когда-нибудь встретиться с Морром, и ему припомнят подобное богохульство.

Морр, бог мертвых, и Шаллия, богиня целительства и милосердия, были божествами, реально властвующими над людскими жизнями. Один для стариков, другая для молодых. Вы можете ублажать одного или просить о заступничестве другую, но, в конце концов, Шаллия будет вас оплакивать, а Морр возьмет свою добычу.

Морр был Лёвенштейну более близок, чем все прочие боги. В Нулне, в постановке «Бессмертной любви» Таррадаша, он играл бога смерти и чувствовал себя вполне хорошо в его черных одеждах. Так же, как сейчас хорошо себя чувствовал в доспехах и маске Дракенфелса.

«Сегодняшней ночью я мог бы встретиться с покровителем маска к маске», – подумал Лёвенштейн. Он прихватил с собой костюм и надел маску для этой вылазки в храм. Она была нужна, чтобы спрятать под ней лицо, но кроме того, укрывшись за нею, он ощущал странное облегчение. Два дня назад он заметил зачатки костяных выростов под кожей на лбу и шершавость обыкновенно впалых щек. Должно быть, его где-то коснулся варп-камень. Маска помогала скрыть происходящие изменения. С кожей на лице он чувствовал себя более сильным, более энергичным, более могущественным. Если бы покровитель поручил ему такое дело в Нулне, он нервничал бы, тревожился. Сейчас он был спокоен и тверд. Он меняется, становится другим.

Пьяницы ушли. Ночь была тиха. Лёвенштейн двинулся в заднюю комнату храма, где хранились тела. В нее надо было спускаться по недлинной лестнице, поскольку стены ее уходили в землю. Он поднес трут к свече и осторожно сошел по широким ступеням. Там было холодно, на мощенный плитами пол падали капли воды с медленно тающего льда. С балок свисали пучки пахучих трав, чтобы не оскорблять обоняние посетителей. На высоких катафалках лежали умершие подозрительной смертью покойники Альтдорфа. Или, по крайней мере, те из них, о которых побеспокоился императорский суд.