Первейшим широко известным европейским дурдомом был Вифлеемский королевский госпиталь в Лондоне, который внезапно назывался «Бедламом» в просторечии (от «Bethlehem» – Вифлеем) и был «помойкой» для подозрительных на душевнобольных людей, которых подвергали избиениям, сажали в клетки и даже за деньги показывали посетителям. До лечения было всё ещё далеко, шёл тяжёлый XIV век, а врачи имели своё обоснование подобным мерам по отношению к больным – мол, «изгнание болезни с помощью ужасов-с». Позже аналогичный способ с такой же отмазкой использовал Вильям Бетти, построивший в восемнадцатом веке целую сеть весьма прибыльных больниц, уверяя всех, что его методы излечивают пациентов. Конечно, никого так и не вылечили.

В девятнадцатом веке подобное отношение привело к необъяснимо резкому увеличению количества психиатрических пациентов с нескольких сотен на Францию и Англию до сотен тысяч к концу века, и пришлось строить кучу клиник, в которых даже не пытались лечить пациентов, просто стараясь хоть как-то держать их изолированными от общества. Это весьма сильно снизило рейтинг психиатрии в глазах остальной медицины, который достиг исторического минимума.

Так как в те годы и врачом и психиатром мог назвать себя практически любой проходимец, то они этим и занимались в поисках прибыли. Разрабатывались дикие методики вроде избиения или окатывания холодной водой, кровопускания и прочих. Укреплению здоровья больных это никак не способствовало, что ставило под угрозу вообще всё существование психиатрии. В двадцатом веке американец Генри Коттон исцелял больных путём ампутации частей тела, претендуя на революцию в медицине.

Ближе к началу двадцатого века один немец (Вильгельм Вундт) предположил, что заболевания внутри головы не так уж сильно связаны с телом, тем самым отойдя от идеалистической философии, выдвинув теорию о том, что психология человека завязана в первую очередь на реакциях в самом мозгу. Манфред Шакел спустя 30 лет предложил теорию о существовании в голове вредных и полезных клеток, первые из которых он пытался убивать дикими дозами инсулина. Это уже начало давать хоть какой-то видимый эффект, и его поддержало множество клиник. Затем инсулин заменили на схожий по действию Метразол (не Метрозол/Метронидазол!), и пациенты продолжили дальше трястись в конвульсиях, привязанные к кроватям.

В те же годы два психиатра из Италии, подглядев метод при забое скота (свиньям перед убиением, чтоб не буянили, на голову накладывают электроды от обычной розетки), изобрели электрошок, который стали широко использовать.

Наконец, психиатры посмели говорить о каком-то успехе в лечении, правда, ценой автопереломов костей, позвоночника, вывихов суставов и раскрошенных зубов.[29]

Оттуда-то и повелось, что психически здоровый человек должен быть тих, жалок и запуган, но социален и управляем.

Взглянув на определение самой этой науки, которое подразумевает наличие не поддающейся точным измерениям души, становится ясно, почему она может поставить в тупик любое небыдло и принести миллионы ненависти различным последователям религий, сект и общественных организаций, имеющих свои взгляды на работу с душой. Тем временем представителей официальной науки беспокоит маленькая проблемка: диагнозы в психиатрии ставят почти исключительно клинически, т. е. основываясь лишь на клинической картине (сюда входит всё, что можно наблюдать: жалобы, внешний вид, поведение плюс щепотка анамнеза), а не лабораторно, сей факт подразумевает субъективность наблюдений психиатра, что вообще принципиально несовместимо с наукой и даёт широкий простор для шарлатанства и коммерции. Прямо как в психологии.

А друзья психиатров из неврологии бесятся на тему того, что им приходится объективно доказывать наличие заболевания у пациента с помощью рентгенов и томографов, тогда как психиатры ставят диагноз, основываясь лишь на словах и действиях психов. Однако это сильно усложняет развитие психиатрии, которая шагает вперёд только переписыванием и объединением старых терминов, даже учитывая вялый прогресс медицины вообще.

Прогресс же в самой в психиатрии выглядит так: раз в десять лет собираются бородатые психиатры и пересматривают свой раздел классификации болезней, причём в немалой доле случаев лишь по причине того, что многие короткие диагнозы превращаются в оскорбления, выходя «в народ» и спускаясь на бытовой уровень языка. В последней классификации МКБ-10 пропали невротики, их заменили на ПТСР. Теперь истерички будут гордо именоваться носителями диссоциативно-конверсионных расстройств. То же постигло другие удобные формы обращения к страждущим – идиотам, дебилам и имбецилам. Но есть ещё DSM, там немного чётче.

Зависит от того, на чью сторону вы встанете – можно быть или психиатром, или его пациентом.

Не сложнее, чем любым другим врачом: шесть лет адского медицинского университета, потом N лет в ординатуре плюс немного (5–10 лет) практики в клинике, и вуаля! После этого можете считать себя настоящим психиатром, видящим души людей насквозь, лол.

В реальном мире всё чуть-чуть похуже, потому что советскому отечественному психиатру, помимо занимательной работы по оздоравливанию заблудших душ, придётся лечить пневмонию, понос, стенокардию да вдобавок все сопутствующие неврологические заболевания, – да, психическое заболевание не освобождает от обязанности болеть другими заболеваниями. А лечить всё это придётся психиатру из-за того, что значимая доля больных – никому не нужные асоциальные и стигматизированные люди, которые до попадания в больницу не мылись и не ели ничего, кроме водки.

Поэтому помни, пациент, психиатр – это таки врач! И не путай его с психологом, который иногда тоже почти врач (клинический психолог), но чаще просто малограмотный гуманитарий из какого-нибудь педагогического ВУЗа. Ценность настоящего крутого психиатра стремится к бесконечности, поскольку лечить он сможет то же, что и обычный терапевт, да ещё и вовремя распознает шизофрению, сокращая вероятность появления новых инвалидов.