у меня на коленях, уснув. Я отвела волосы с её лица, поправила маску, съехавшую ей на щёку.

– Всё это могло кончиться очень плохо, Лазурь, – сказала Тати. Её голос был тихим, но острым, как стекло.

Меня переполняла сила, и потому я молча вскинула голову. Мы с Индиго делили одну душу на двоих. Её смелость могла быть и моей.

– Не запутайся, дитя. Ты и я – мы совсем не такие, как все Индиго этого мира, – проговорила Тати. – Люди вроде неё могут менять реальность, как им угодно, тогда как мы вынуждены жить в землях, которые они оставляют позади.

Тати ошибалась. Эта сила отвечала мне так же, как и Индиго. Мне просто никогда не доводилось опробовать её.

На следующий день я вернулась в дом Юпитера. Он ждал меня в коридоре, и на этот раз я не замерла. Слишком долго я полагалась на невидимые доспехи моих волос, но лишь для того, чтобы проскользнуть мимо него. Чтобы не показать ему, что меня можно поймать – ни сейчас, ни когда-либо ещё.

– Смотрите, кто пришёл! – проговорил он. – Наша давно потерянная принцесса.

Он подошёл, чтобы взъерошить мне волосы. На запястье он носил золотые часы, в которых было сломано одно звено. Иногда его часы путались у меня в волосах, и он говорил: «Попалась, принцесса. Не волнуйся, сейчас освобожу».

Раньше я чувствовала сами контуры этих минут. Считала каждую секунду, пока он высвобождал руку, и даже после несколько часов ощущала призрачное эхо его касаний. Плоть Юпитера была почти горячей, неестественно мягкой и мясистой – бледная, как очищенный раздавленный фрукт.

На этот раз, когда он потянулся ко мне, его пальцы соскользнули с моих волос. Часы не зацепились, и когда он открыл рот, чтобы сказать: «Попалась, принцесса», – я улыбнулась во все зубы, потому что он ошибался. Он не поймал ни единой частички меня.

Моя сила была скользкой. Я была окутана ею, как маслом. Могла проскальзывать в разные места, облачённая в доспех, невидимая. Мои волосы отражали взгляды. И когда я принимала душ, то аккуратно лепила эту скользкую силу поверх своих грудей и стояла в воде, зная, что никто не в силах меня коснуться.

– Такими мы мне нравимся, – сказала Индиго.

Прошло уже несколько недель, и мы снова оказались в нашем Ином Мире.

– Какими? – уточнила я.

Я знала, что она скажет, но всё равно хотела услышать. В последнее время мышцы моих ног стали гладкими, словно до боли хотели превратиться в плавники или загнуться, обращаясь когтями. Рельефы моего тела изогнулись, высвобождая место, – как сосуд опустошается, чтобы оставить больше пространства для чуда. Это было не трансформацией, а скорее раскопками, и я знала – то, чем я должна была стать, медленно прокладывало себе путь на поверхность.

Индиго улыбнулась, глядя вверх, в небо.

– Могущественными.

Дубовые ветви над нами стонали, льнули к каменной башенке Иного Мира, словно пытаясь прижать нас к могучему твёрдому стволу. Индиго рассмеялась, и серебристые украшения, висевшие на ветвях ивы, зазвенели, запели. Если бы в тот миг она сказала, что весь мир – это сон, созданный для того, чтобы радовать нас, я бы даже не усомнилась.

– Видишь, – она повернулась ко мне. – Он знает.

Глава четырнадцатая

Жених

Никогда нельзя смотреть одними глазами. Вещи трансформируются легко и без предупреждения. В одной из сказок умершая мать превращается в ясень и вместо цветов и листьев создаёт для своей единственной дочери платья из серебра и золота. В другой изуродованные тела мальчиков превращаются в голубей и воркуют, оплакивая своё убийство. Зримая, осязаемая форма может быть любой, но каждая сказка полагается на умение отличать фантастическое от ложного.

Я солгал бы, если бы сказал, что никогда не искал брата. В те дни, когда логика истончалась, я позволял себе рассматривать его существование, воображал его среди силуэтов деревьев или в крутом наклоне головы ворона. Он ведь уже не выглядел бы прежним. Я ожидал, что его смертное тело преобразилось в стройного оленя, в раздувающуюся лягушку, в холодный ветер. Но я был бы рад ему вне зависимости от его формы, ведь я знал секрет подобных историй: ты должен уметь закрывать глаза и всё ещё смотреть. И сейчас я смотрел.

Я не видел ничего, кроме шкафа, огромного, нависшего посреди гостиной, словно планета. С каждым настойчивым оглушительным стуком я сокращал расстояние между собой и невозможным. Перед шкафом жужжал вентилятор. Я думал о своей тайной невысказанной насмешке над Домом.

«Ну, что же ты можешь мне предложить?»

«Вот это, – ответил Дом. – Смотри».

Я потянулся к ручке; стук вентилятора напомнил мне звуки сердцебиения. Быстро вздохнув, я сомкнул пальцы на грубо вырезанной деревянной ручке, а потом резко потянул. Дверцы распахнулись с дуновением воздуха; и сначала была непроглядная темнота, а потом – ошибки быть не могло – тихий детский возглас.

Он налетел на меня трепетом крыльев и вспышкой серебра. Вскрикнул ещё раз, и в этом крике я узнал своего брата. Это не имело смысла. Я знал, что брата у меня нет, и всё же вскинул руки, чтобы поймать его.

В тот же миг распахнулась дверь в кухню, и миссис Реванд вскрикнула. На краткий мир я повернул голову. В тот миг лопасти вентилятора захлебнулись. В воздух хлынул запах железа, а миссис Реванд вцепилась в спинку дивана. В её руке дрожал поднос с чаем.

– Боги, только не это, опять, – проговорила она, устремившись вперёд, чтобы вынуть вилку вентилятора из розетки. – Прошу прощения, сэр. Не имею понятия, как сюда попала эта птица. Разрешите прибраться.

Чёрное пёрышко медленно опустилось на мой ботинок. Мельком я увидел свои брюки.

На них брызнула кровь.

Прямо передо мной лопасти вентилятора зажали тело скворца; его крылья изогнулись, а шейка явно сломалась. Меня потряс даже не вид трупика, а безошибочная уверенность, что мой брат снова исчез. Я никогда прежде не чувствовал подобного, не испытывал такой веры, что брат у меня в самом деле был. И всё же сейчас эта уверенность была крепкой – неотъемлемая часть меня, как мои собственные кости.

Я помнил сказки. Зримым формам нельзя доверять.

Тела могли быть обитаемыми или покинутыми, накинутыми, словно одежда. Некоторые формы созданы, чтобы ублажать, другие – чтобы обманывать. Вот волк лежит в постели, и его мех прикрыт ночной сорочкой старухи. А там некое создание кладёт себе в рот бархатцы и заплетает в волосы лепестки, и превращает себя в жену с помощью цветов. Теперь брат показался