Даже Ла Горда поддержала ее, сказав, что она помнит то время, когда я был болен – настолько болен, что у меня не оставалось сил для жизни. Все во мне было израсходовано. И именно тогда Сильвио Мануэль взял все в свои руки и вдохнул новую жизнь в мое тело. Ла Горда сказала, что мне лучше было бы узнать свое происхождение, чем продолжать, как я это делал до сих пор, утверждать, что мне помог Нагваль. Она настаивала на том, что я фиксировался на Нагвале потому, что он был предрасположен изъясняться словами. Сильвио Мануэль, наоборот, был молчаливой мглой. Она объяснила, что для того, чтобы последовать за ним, мне требовалось пересечь параллельные линии. Ну а чтобы следовать за Нагвалем, достаточно было просто говорить о нем.

Все, что они высказывали, было для меня полной бессмыслицей. Я уже собирался сделать то, что считал уместным в отношении подобной чепухи, как внезапно линия моего мышления была буквально смята. Я не мог уже вспомнить, о чем только что думал, хотя лишь секунду назад решение представлялось максимально ясным. Вместо этого на меня нахлынуло крайне любопытное воспоминание. Это было не ощущением чего-то, а ясной и чистой памятью о случившемся.

Я вспомнил, что был однажды с доном Хуаном и еще одним человеком, лица которого вспомнить не мог. Мы втроем беседовали о чем-то, что я воспринимал как одну из черт мира. Предмет нашей беседы находился в пяти-семи метрах справа от меня и выглядел как бесплотная стена желтого тумана, разделявшего, насколько я мог судить, весь мир надвое. Эта стена простиралась от земли до неба, уходя в бесконечность. Пока мы беседовали, половина мира, находившаяся справа от меня, была целиком закрыта этим туманом, левая же половина была видна как на ладони.

Я помню, как сориентировался по ландшафтным признакам и понял, что ось стены тумана идет с востока на запад. Помню, как спросил дона Хуана, что случилось с миром к югу от этой линии. Дон Хуан заставил меня повернуться вправо, и я увидел, что стена тумана передвигается по мере того, как я поворачиваю голову. Мир был разделен на уровне, недоступном моему интеллекту. Разделение казалось реальным, но граница проходила не на физическом уровне. Она была как-то связана со мной самим. Или это не так?

Был еще осколок этого воспоминания. Тот другой человек сказал, что разделить мир надвое – очень большое достижение. Но еще большее достижение, когда у воина достаточно отрешенности и контроля для того, чтобы остановить вращение этой стены. Он сказал, что эта стена – не внутри нас. Она определенно находится снаружи в мире, разделяя его на две части и вращаясь, когда мы поворачиваем голову, как если бы она была прикреплена к нашим вискам. Успешное удерживание стены от поворота дает воину возможность повернуться к ней лицом и силу проходить сквозь нее в любое время, когда он только пожелает.

Когда я рассказал всем то, что только что вспомнил, женщины были убеждены, что этот другой человек – Сильвио Мануэль. Хосефина, как знаток тумана, объяснила, что преимущество Элихио перед остальными состояло в его способности останавливать стену, так что он по желанию мог проходить сквозь нее. Она добавила, что стену тумана легче проходить в сновидении, потому что тогда она не движется.

Ла Горду, казалось, охватила целая серия болезненных воспоминаний. Ее тело конвульсивно вздрагивало, и наконец она быстро заговорила. Она сказала, что больше не имеет никаких оснований отрицать тот факт, что я был помощником Сильвио Мануэля. Сам Нагваль предупреждал ее, что я порабощу ее, если она не будет осторожна. Даже Соледад просила ее следить за мной, потому что мой дух берет людей в плен и делает их своими рабами. На такое был способен лишь Сильвио Мануэль. Он поработил меня, и теперь я буду порабощать любого, кто приблизится ко мне. Она призналась, что находилась под действием моих чар вплоть до того момента, когда села в комнате Сильвио Мануэля и что-то вдруг свалилось с ее плеч.

Я поднялся и буквально зашатался под тяжестью слов Ла Горды. В животе у меня образовался какой-то вакуум. Я был убежден, что могу рассчитывать на ее поддержку при любых обстоятельствах. Я чувствовал себя преданным. Я подумал, что для них было бы не лишним знать мое чувство, но на помощь пришел здравый смысл. Вместо этого я сказал им, что моим бесстрастным заключением как воина является следующее. Дон Хуан изменил ход моей жизни в лучшую сторону. Я оценивал и переосмысливал то, что он для меня сделал, и вывод всегда оставался тем же. Он принес мне свободу. Свобода – это все, что я знаю, и это все, что я могу принести кому-либо, пришедшему ко мне.

Нестор поддержал меня. Он убеждал женщин перестать враждебно относиться ко мне. Он смотрел на меня глазами человека, не понимающего, но жаждущего понять. Он сказал, что я не принадлежу к ним, потому что в действительности я одинокая птица. Они нуждались во мне на короткий миг, чтобы разорвать свои границы привязанности и рутины. Теперь, когда они свободны, только небо является их границей. Оставаться со мной было бы, без сомнения, приятно для них, но убийственно.

Он, казалось, был глубоко растроган. Он подошел ко мне, положил руку мне на плечо и сказал, что, судя по его ощущениям, мы никогда больше не увидимся на Земле. Он очень сожалеет, что мы расстаемся, как мелочные людишки, ропща и обвиняя друг друга. Он сказал, что говорит не только от себя лично, но и от имени остальных. Он просит меня уехать, так как у нас нет больше возможности оставаться вместе. Он добавил, что посмеялся над Ла Гордой по поводу ее слов о змее, которую мы образуем. Он изменил свое мнение и больше не находит эту идею смешной. Это было нашим последним шансом добиться успеха в качестве цельной группы.

Дон Хуан учил меня принимать судьбу смиренно.

– Ход жизни воина неизменен, – сказал он мне однажды. – Вопрос лишь в том, насколько далеко уйдет он по узкой дороге, насколько безупречным он будет в нерушимых границах… Если на его пути встречаются препятствия, воин стремится безупречно преодолеть их. Если на своей тропе он встречает невыносимые трудности и боль, он плачет, и все его слезы, вместе взятые, не смогут сдвинуть линию его судьбы даже на толщину волоска.

Мое первоначальное решение – позволить Силе этого места определить, куда нам сделать следующий шаг, – было правильным. Я поднялся. Остальные отвели глаза. Ла Горда подошла ко мне и сказала, как