— Это моих рук дело, но с его помощью. Он их не покупал, купила я. Но да, на деньги, которые Максим дал. Он понимает, что ты не хочешь идти с ним на контакт, и знает, что ты не примешь от него помощь, поэтому дал денег мне. И да, повторюсь, я их взяла. Смысл притворяться?

В ту ночь не могла заснуть очень долго. Слёзы лились рекой. Я гладила свой живот и понимала, что теперь стало ещё сложнее: тяжелее ненавидеть его, и одновременно очень сильно любить.

Как много в этом человеке всего: Максим был со мной таким разным. И теперь не покидает ощущение — я не знала его совершенно.

Глава 29

Даша

До сих пор не могу прийти в себя от услышанного. С мамой больше не разговариваем на эту тему. А так хочется с кем-то обсудить, услышать кого-то кроме мамы. Она не субъективна в своих суждения, он помог, сильно помог, и теперь с ней разговаривать о Максиме вообще бесполезно.

В порыве хотела выбросить всё, что купила мама из продуктов, но рука не поднялась. В животе ребёнок, ему нужны витамины, и я не имею права его этого лишать.

Когда жую очередную вкуснятину, убеждаю себя, что это для моей малышки, что это для моей доченьки. Пол малыша мы с мамой узнали совершенно недавно и очень обрадовались. Я хотела дочь. Не знаю, важно ли был Максиму пол ребёнка, а моя мечта сбылась. С особым усилием взялась вязать вещи розового цвета.

Во дворе последнее время я ни с кем не общалась, с Машей обсуждать не могла в свете последней встречи и открытия её отношения ко мне.

На самом деле было наплевать, понимала и ожидала, что буду осуждаема и обсуждаема народом, главное, что мама на моей стороне. Мне этого было достаточно. Но сейчас, при условии, что она рассказала про Максима, и что мама теперь полностью на его стороне, не могу обсуждать с ней его.

Решила пойти к нашей знакомой с третьего этажа — Степаниде Ивановне. Знала её с самого детства. Она всегда завораживала меня своей грацией. Маленькой девочкой бегала часто к ней, пила чай, она показывала мне разные фотографии своих родственников и плакала. Во время войны эта женщина была малышкой, она жила в Ленинграде с родителями и несколькими братьям. Мама и папа умерли от голода. Она и братья жили в детдоме, выросли и разлетелись кто куда. Она рассказывала мне про те граммы хлеба, что доставались им по иждивенческой карточке, про холод, который пробирал до боли в теле.

— Девочка моя, — говорила она мне тогда, — сейчас люди перестали ценить жизнь, а зря. Они перестали ценить хлеб, ценить солнце за окном, тёплую погоду, игры во дворе, семью, которая у них есть.

В результате холодов, при которых Степанида Ивановна жила в блокадном Ленинграде, она, простудившись так и не смогла родить ребёнка.

Сейчас думаю, что этот момент её очень тяготил, она страдала. Муж ушёл, как рассказывали во дворе именно по этой причине. Она жила одна и часто приглашала нас, детей к себе в гости.

Когда она увидела меня беременной, улыбнулась и без слов подошла, обняла. От неё шло такое тепло, что я расплакалась. Она стояла, гладила меня по спине и что-то убаюкивающее нашёптывала на ушко.

Сегодня я поняла, что очень хочу вернуться в обстановку своего детства и хоть немного побыть девочкой, которой она рассказывала истории из своей жизни.

Подойдя к её квартире, неуверенно постучала. Никто не открыл. Хотела уже уйти, но услышала, как замок щёлкнул, и массивная дверь медленно стала открываться. На пороге появилась хозяйка квартиры.

Мне так захотелось её обнять, что я подалась порыву и сделала это. Она растерянно ойкнула, но в ответ обняла меня тоже. В этот момент как-то, по-особенному поняла, что я очень одинока: без мамы, без Максима, без моего отца.

— Ну-ну деточка, нет причин лить слёзы, поверь мне, не всё так страшно, как кажется сначала.

Степанида Ивановна повела в глубь своей квартиры, и я покорно шла за ней. Пока она готовила чай, уже еле-еле передвигая больные ноги, украдкой смотрела на неё и восхищалась. Всегда помнила её как женщину и человека с достоинством. Я с самого детства хотела походить на неё. Горделивая осанка, статный вид, во всём уверенность: в правильно подобранной одежде, в манерах, в разговоре с окружающими.

Степанида Ивановна с её интеллигентным видом была для меня олицетворением утерянной эпохи своей страны. Таких практически не осталось в России. У меня в детстве не было такой бабушки, а хотелось именно такую.

— Деточка, что у тебя случилось? Ты расскажешь мне? — Степанида Ивановна, положив руку на моё плечо, тихо спросила.

— Расскажу, Степанида Ивановна, только прошу, не осуждайте меня.

— Кто я такая, милая чтобы осуждать тебя? Я не имею такой привычки, это ниже моего достоинства, моя дорогая — осуждать людей. Встретив тебя недавно, поняла, что у тебя случилось какая-то беда. И она, как говорится, на лицо, — по-доброму улыбается мне.

— Да уж, скрыть такое невозможно.

— А надо ли скрывать? Кому какое дело до твоей жизни, все любят засунуть нос и в чужую, не разобравшись в своей.

— С этим сложно поспорить. Теперь я самый обсуждаемый человек среди соседей, знакомых, всех тех, кто так или иначе меня знал или знает. Вот и подружки, неожиданным образом, вдруг решили меня не поддержать, а добить.

— Дорогая моя, подружки, что в наше время, что в современное, крайне ненадёжный элемент. Сегодня подруга, а завтра её съела зависть, и она стала врагом. Но разве это, главное, разве это имеет значение, если ты счастлива?

— Если счастлива… — вздохнула.

— Как я понимаю, к тебе это не относится?

— Да, вы всё верно понимаете, Степанида Ивановна.

— Расскажи, тебе станет легче. Обещаю и клянусь, что всё, что ты говоришь останется в пределах этого дома. Ты же знаешь, я не любительница сидеть на лавках и обсуждать соседей.

Я искренне улыбнулась, так была приятна эта старушка, великолепная женщина, которая обладала неимоверно сильной энергетикой. Как же я соскучилась по ней: по общению, по разговорам, по историям!

— Не знаю даже с чего начать, — вздохнула, пытаясь подобрать слова.

— Ты начни с главного. А я помогу, поддержу, направлю. Мой жизненный опыт поможет нам с тобой решить твои проблемы, уверена.

— Боюсь, разговор долгим будет, вытерпите ли вы меня?

— Ну, во-первых, я никуда не тороплюсь, во-вторых, чая и печенья много. На крайний случай, откроем бутылочку лёгкого красного полусладкого. Тебе же немножко можно, правда?

— Не знаю.

— Я, если честно, тоже не знаю. В твоём положении не была, но