Выяснилось, что сотрудники Воротынской администрации малость промахнулись: посчитали это место своим. А находится оно уже за пределами Нижегородской области – на землях республики Марий Эл. Михалков, сам не ведая того, оплатил постройку православной часовни в марийском святилище.

Такое священное место, куда приезжали на сенокосы, обнаружили мы и у нижегородской мордвы. Мы нашли его в Дальнеконстантиновском районе километрах в двух от села Румстиха, и называлось оно Пьяный дуб: там молились во время сенокоса, а потом с дубом вместе «пили», когда кончалась работа – под его корни выливали пиво, с которым приходили на луг.

Я слушал не только рассказы Толи – ещё и марийские наигрыши: он великолепно владеет баяном, песни, просто живую речь к случаю.

Толя выбрал для себя самую современную профессию – программиста. И это он налаживал компьютер, на котором я сейчас пишу эти строки. А за моей спиной на шкафу сидит кукла, подаренная мне его мамой: куклу эту она нарядила в собственноручно скроенный и украшенный крохотными вышивками марийский костюм.

Семья Толи давно переехала из окрестностей Васильсурска – восточных, марийских – в Нижний Новгород в поисках лучшей доли. Но жить без родного села ни он сам, ни его брат, ни его родители не могут…

А дальше в тот день в школе был разговор с самой Светланой Толгатовной.

– Хорошо, а вы мне можете объяснить одну загадочную вещь? Мой отец когда-то был главным инженером авиационного завода. Он построил дачу возле села Кадницы. Место там такое немного странное. Очень крутая гора, дальше, на половине её высоты – площадка, но ближе к обрыву она переходит в крутой холм. И опять – склон, уже к самой реке, к месту, где Кудьма впадает в Волгу и образуется остров. Так вот на этом холме у обрыва росли очень старые берёзы. Около них стоял дом. В нём жила женщина, у которой мы покупали молоко. И вот она как-то рассказала нам с ужасом, про то, что видела у этих берёз. Она проснулась перед рассветом от странного чувства, что рядом с её домом что-то происходит и стоят какие-то люди. Вышла из дома. И увидела: возле старых деревьев, в самом деле – несколько человек в белых как снег одеждах! Они стояли, иногда чуть наклонялись. Чувствовалось – что-то шептали… Это был самый конец лета – светает уже нерано. Но наутро этих людей уже не было. Женщина та первое время к этим деревьям даже подходить боялась. Спрашивала соседей – что это могло быть. Кадницкие старухи вспомнили – да, что-то похожее, по рассказам, там видели несколько раз и раньше. Под деревьями остались вроде бы какие-то свёртки. Но молочница, понятное дело, разглядывать их вблизи не решилась, а там уж они и пропали куда-то… Вот. Молочницы в живых давно нет. Дело было в пятидесятых годах… Что это могло быть, а?

Вопросов становилось всё больше.

* * *

Настолько, что им пора было сложиться в какую-то единую систему и стать ответами друг на друга.

* * *

Когда я оказался в Йошкар-Оле, меня познакомили с человеком, который оказался очень необычен и своим образом жизни, и образом мысли. Те, кто представлял меня ему, объяснили: возможно, мы поговорим и поможем друг другу разобраться в тех вещах, которые нас волнуют.

Знакомые звали его Клим. Но я в силу разницы в возрасте предпочёл торжественный и полный вариант его имени – Климент Германович.

Климент Юадаров работал тогда преподавателем марийской культуры в педагогическом училище Йошкар-Олы. Я знал его фамилию – видел её на обложках нескольких брошюр, рассказывающих о разных сторонах жизни горных марийцев.

Я запомнил барак на улице Соловьёва с квартирой Юадарова на втором этаже. Маленькие комнатки, прожорливая на дрова печка. Тесовый туалет через двор наискосок. Во дворе я запомнил юадаровский сарай. В нём – мастерская. Всё свободное время Юадаров плёл корзины. Если честно, таких красивых корзин я не видел ни у кого. Были среди них крохотные – для кукол. Были плоские, чем-то похожие на широкие лодочки корзинки на стол для хлеба или пряников. Были корзины огромные, с двумя ручками…

– Умею. Деньги в училище платят плохо, не вовремя, зарплата вообще стала смешная. Вот я наплету, возьму сколько смогу, сяду в ночной поезд и – в Казань. Рынок там рядом с вокзалом. Два часа – всё продано. Жить, конечно, надо, деньги требуются. Но и копить их надо.

– На квартиру?

– Ты смеёшься что ли? Какая может быть квартира? Это сколько жизней надо прожить, чтобы такие деньги заработать!.. Я на издание книг деньги собираю. Очень многое хочется людям рассказать, что знаю. Вот плету корзины – думаю, как буду дальше новую книгу писать. Пишу – заленюсь, думаю: надо передохнуть – пару корзинок сплести.

О Юадарове мне приходилось слышать от разных людей разное.

Говорили: непростой у него характер. Другие мягки, любезны, сглаживают углы. Этот идёт напролом. Никого ни о чём не просит. Не признаёт авторитеты. Если кому-то удаётся уговорить чиновников профинансировать своё издание, найти спонсоров, то Юадаров начисто лишён таких способностей. С одними он уже насовсем испортил отношения – резко сказал то, что показалось ему правдой. Ко вторым просто не знает, как подойти – стесняется. Нет, уж лучше он, человек бедный, заработает на свои книги сам. Лучше он их издаст страшненькими – с убогой серой обложкой, в самом блеклом полиграфическом исполнении.

Насчёт ореола правдоискателя скажу: по мне так это совсем не то, чем надо восхищаться. Повидал я этих правдоискателей. Нахожу, что многим их «правдам» – десять копеек цена, и биться не за что – лучше спокойно, умно, бросив бестолковую суету, заниматься делом. В каких-то случаях, правдоискатель оборачивается просто обиженным человеком, который, встал в позу святого мученика. Нет, не со всеми выводами Юадарова о прошлом марийцев, об их настоящем я могу согласиться, а в особенности с его упорством, с которым он настаивает на них.

Но я не могу не принять с радостным изумлением его как самостоятельного, не зависящего от обстоятельств человека. Которого безденежье не сделало униженным существом со сломанной судьбой, пережившим крах мечты.

Двадцать собственных книг, в их числе – словари. Многое увидело свет только благодаря таланту плести корзины. Но этого Юадарову было мало. Он принялся, как и всё прочее небольшим, в несколько сотен экземпляров тиражом, издавать свой горномарийский научно-популярный журнал. Сетовал: нет пока такого издания, а оно требуется. Заказывал статьи авторам, рассылал им публикации. Хотел, чтобы всё там было интересно, ярко.

В одном из номеров позволил себе рассказать о том, кто он есть и что думает о жизни. Повод был очень серьёзный, и его вполне отразил заголовок статьи «Мне – пятьдесят». Нашёл, что дата эта этапная, пора подводить итоги и размышлять, за что его будут помнить потомки.

– Вот как Николая Оглоблина, например, помнят, – пояснил он как-то.

Оглоблин – человек, написавший о древностях Васильсурска и его окрестностей несколько статей и даже брошюр в начале XX века. И, как мне казалось, забытый всеми, тем более, что следы его потерялись после революции – скорее всего за границей России.