Был он в этом краю приезжим человеком. Уроженец Киева, сын настоятеля Софийского собора, Оглоблин получил богословское и историческое образование, был сотрудником одного из столичных архивов, написал работы о том, как продвигалось Русское государство в Сибирь, как жила Запорожская сеть, попал в энциклопедию Брокгауза и Евфрона. И сорока лет бросил все свои учёные занятия после конфликта с новым директором архива, стал странствовать по Поволжью. Но на самом-то деле перелистнуть страницу в своей биографии и стать другим почти невозможно. Николай Оглоблин начал писать очерки для журналов, открывая для себя и для читателей Ветлугу, Светлояр, Вятку, Суру. Он слушал рассказы старожилов, пытался вникнуть в местные загадки. И сумел о них написать – точно, интересно, иногда иронично.

Юадаров переиздал его брошюру «Черемисские городища и мольбища около города Василя» – для библиотек, для любопытных. Пишу «переиздал», и понимаю, что это, может быть, не совсем точно передаёт смысл: Климент Германович нашёл где-то эту тонкую книжку, выпущенную крохотным тиражом в Московском университете в 1906 году, сделал ксерокопии показавшихся ему интересными страниц и сшил их.

– Оглоблин был этнограф серьёзный и знал он многое из того, что сейчас уже никто не расскажет – нет больше людей, кто такое помнил бы. Ответы на многие вопросы надо искать у него. Он очень хорошо знал старину. И знал тайную жизнь Васильсурска. Его надо внимательно читать – и найдёшь тут многое. Он видел своими глазами, что там делается в ночь на 11 сентября.

– А что там делается?

– Туда идут люди – сотни людей с востока. К Супротивному ключу… До сих пор идут. Однажды я специально приехал туда в эту ночь. Они не заходят в Васильсурск, прямо на родник. Оставляют подарки, просят, если у них что-то не так. Супротивный ключ – это древняя резиденция бога Кугу Юмо. И его главный день – 11 сентября по новому стилю. Это передаётся в сёлах из поколения в поколения: был город Цепель, была его главная святыня – по сути – святыня целого народа. Вот видишь: пятый век уже города нет, а к ней продолжают ходить. Но стараются сделать всё так, чтобы не привлечь чужое внимание.

Разговор принял интересный оборот. Юадаров был родом как раз из тех самых мест, откуда принято ходить на Супротивный ключ. Он его и сам почитал местом чудесным. И объяснял – оно самое главное. Есть ещё два – около села Сумки и в урочище Омыклиды. Но туда ходят к брату и к сыну Кугу Юмо. А к нему самому – это надо в Васильсурск.

Хорошо, а вот что же за людей тогда видели в окрестностях Кадниц?

Ответа этот вопрос Юадаров не знал. Но записал в блокноте это слово «Кадницы», спросил, далеко ли это. Пообещал поспрашивать стариков, когда окажется в Горномарийском районе. И пригласил меня в конце весны приехать в эти места: вместе отправимся в Омыклиды и посмотрим на паломников.

* * *

Мы не виделись с Климентом Германовичем несколько месяцев. Однако ближе к весне он сдержал слово – не только собрался в Васильсурск, но и написал, когда и как его можно будет найти. А приедет он туда на чьих-то «Жигулях» в такой-то день ровно в полдень на площадь к магазину.

Мы договорились с нижегородским композитором и этнографом Андреем Харловым – участником многих наших экспедиций, что отправимся на Омыклиды вместе. Прикинули, что сумеем увидеть и снять на видео по пути, и выехали в Васильсурск автобусом накануне. Вечером, как и собирались, задержались в чувашских деревнях на другом берегу Суры. Смотрели и фотографировали старинные костюмы. Задавали вопросы: откуда на нижегородской земле чувашские деревни. Слушали рассказы про Шереметевых: это они прикупили луга возле устья Суры и привезли сюда двести лет назад крепостных из чувашских деревень, находившихся где-то возле Ядрина. Главное, что должны были делать чуваши в этих местах – пасти скот. Сохранились кирпичные руины – это был маслозавод: луга богатые, стада тучные, молока много…

Старик в деревне Шереметьево, вспоминая дедовские рассказы, вдруг заговорил о неблизких отсюда местах:

– Кадницы знаете? Там место такое есть на склоне – оно одно единственное такое: гора спускается-спускается и раз – вверх идёт, а у реки снова обрыв… Вот деду марийцы рассказывали в старые времена: там у Кадниц место было какое-то особенное – город ли древний, что – уж не знаю. И вот это место защищал их богатырь на коне. А враги его к реке теснят, к самому краю уже. Богатырь этот хлестнул коня, конь прыгнул вниз на полгоры, ударился о землю копытами – и этот холм, этот вал под его ногами образовался. Богатырь хлестнул коня снова – и тот перескочил Волгу. А враги так и остались наверху, на обрыве – смотрят: чудо такое произошло.

В семь утра медлительный паром, совершавший всего три рейса в день, перевозил нас через Суру. Где-то под брюхом тяжёлого, нагруженного автомобилями судна, было озеро Анненское, затопленное водами Чебоксарского моря. Я читал у Оглоблина марийскую легенду: в озере Анненском утопилась дочь правителя города Цепеля. Но она не умерла, а стала женой Стерляжьего царя, стойбище которого где-то тоже под нами, в устье Суры. Вдумываюсь сейчас в эту легенду: утопилась в озере, а живёт в Суре – это как?

Просто ответить: наверное, они сообщались протокой. Но неправильно.

Всякий раз надо ударять себя по рукам, когда тянешься к мифу, собираясь его развинтить, понять, как что работает, что за что зацепляется. Миф, древняя легенда – это не полигон для изучения технологий.

Оглоблин рассуждал о том, что звали её, наверное, не Анна, как говорилось в легенде – у марийцев могло быть похожее женское имя. В ономастиконе Семёна Черных я его нашёл: средневековое имя Ана означало «молодая».

Утопилась ли она? Может быть, её утопили, чтобы переселить в другой, загадочный мир воды и сделать женой его правителя. Тогда правитель поймёт, что люди отдают ему самое дорогое и их надо любить и беречь.

Мы бродили потом по Василю. В музей попасть не удалось: поиски директора с ключом оказались безрезультатны. Оставалось по случаю нескольких свободных часов осматривать экспозицию магазина. Это было именно то заведение на площади, около которого полмесяца назад назначил мне встречу Юадаров – «стекляшка» с несколькими окнами, заделанными за явной безысходностью фанерой. Внутри магазина пугающе громоздилось всё, что торговля была готова предложить васильчанам: кисло пахнувший чёрный хлеб, консервы, крупы, огромные банки сока, вёдра, лопаты, в углу прислонились к стене несколько гробов. Находиться в магазине не хотелось.

Площадь… Я никогда, пожалуй, не видел таких странных площадей. Очень просторная, с буйной, некошеной лужайкой посередине, неплотно застроенная деревянными одноэтажными домиками. На площадь выходили заколоченные двери нескольких магазинов и столовой, прекративших своё существование. В угловом доме находился тот самый музей, рядом клуб. По краю шла слегка разбитая асфальтовая дорога, а дальше – высокая трава, вытоптанный пятачок с футбольными воротами. И продолговатый бугор. Похоже, следы незавершённой прокладки каких-то коммуникаций – воды, газа? За ним виднелся винный магазин – вот он работал. Туда вела хорошо натоптанная тропа. Она влезала на этот бугор, а дальше переходила в спускающиеся к самому порогу ступеньки.