— К счастью, нет. Но сумму ущерба насчитали приличную. По условиям контракта я был обязан отработать ее на той должности, что будет предложена руководством.

— И они, конечно, предложили Везелвул?

— Естественно… Тогда я еще не подозревал, что сую голову в петлю…

Николай промолчал. Конечно, он мог посочувствовать этой вполне банальной для промышленных секторов Окраины истории, но для Гентри сейчас лучшим лекарством была именно злость на весь мир. Другого стимулятора фон Риттер не мог предложить этому человеку посреди ледяной пустыни…

— Когда я прилетел сюда, то подружился с молодым человеком по имени Сергей. Его история была похожа на мою, но усугублялась тем, что на одной из орбитальных станций Онтарио у него осталась семья — жена и двенадцатилетняя дочь. Он сильно переживал за них, но держался, постоянно повторяя, что обязательно вырвется отсюда.

Доктор говорил как заведенный, словно плохо сконструированный автомат, создатели которого поскупились на синтезатор речи — слова бились в коммуникаторах длинным, безликим, нескончаемым строем. Казалось, что для Гентри уже неважно — есть ли у него слушатели, Фрамер изливал душу сам себе, возможно, впервые произнося вслух все, что долгие годы копилось в ней…

— …был еще один, его звали Игорь Владимирович. Уже почти старик. Он вместе со мной следил за работой атмосферных процессоров. Он-то и открыл мне глаза на Везелвул, когда после очередного рейса транспортного корабля, который бомбил дальние болота контейнерами с химическим дезактиватором, заставил меня снять и проанализировать спектр болотных испарений… Знаешь, Николай, что они сбрасывают сюда?

— Ну?

— Шестнадцатый Си-Эй!..

На этот раз побледнел фон Риттер.

— Дерьмо Шииста… — вырвалось у него. — Фрамер, ты не ошибся?!

— Нет. После я несколько раз повторял подобный анализ сразу после бомбардировок болот, и результат выходил тот же самый. Си-Эй-16, очень высокой концентрации…

— Хоронят отходы?! Но зачем?! Полно ведь узаконенных мест захоронения!

— Я тоже ломал над этим голову, но ничего не добился. Мне стал известен лишь один факт, который от сотрудников Везелвула никто и не скрывал… Те участки болот, что бомбардировались с орбиты, располагались в разных местах, всего таких точек было пять, и обязательно рядом с каждой из них находилось поселение, куда регулярно отправляли группы размороженных заключенных из колониальной тюрьмы…

Николая передернуло. То, что казалось ему поначалу какой-то катастрофой, тривиальной местной заварушкой, связанной с поломкой техники, вдруг обрело в его сознании совсем другие масштабы. Из инцидента, способного изменить его личную судьбу, история Везелвула постепенно разрасталась до размеров чего-то глобального и зловещего…

Зачем? Зачем они бомбили болота ядом и тут же демонстрировали всей Окраине, как восстанавливают экологию этого отравленного мира? Что за этим стоит? Эксперименты над людьми? Или еще что-то более страшное?

Нужно сказать, что Николай, несмотря на свою профессию, которую ему попросту навязали родители и жизненные обстоятельства, не любил дел, которые находились далеко за гранью фола. Он не отличался отчаянной «бесшабашностью» нескольких поколений собственных предков, снискавшей тем громкую и сомнительную славу среди наемников планеты Ганио. Нет, он предпочитал много думать, чтобы потом пришлось меньше стрелять. Эта черта характера не имела ничего общего с термином «трусость». Здравомыслие. То самое пресловутое здравомыслие, которое в конечном итоге привело его сюда, на Везелвул. Всю жизнь играя по правилам, он все чаще и чаще замечал, что большинство людей придерживается иных понятий. Они не знали, что такое «правила». Золотая эра Конфедерации уходила в прошлое.

Единственным правилом в обитаемых мирах Окраины становилась абсолютная власть силы и денег. Николай понимал — пройдет еще десяток лет, и загадка Везелвула перестанет ей быть… просто потому, что мегакорпорации, поделившие меж собой целый сектор пространства, окончательно наплюют на само понятие «закон»…

Углубившись в собственные мысли, фон Риттер; шагая по заснеженной целине ядовитых болот, слушал, как изливает душу доктор Фрамер, машинально отфильтровывая его сбивчивую речь. Такое состояние задумчивости не помешало ему очнуться в тот самый момент, когда речь с личных обид и недоразумений перешла на более значительные события в жизни Гентри.

Это был хороший признак. Николай медленно, но верно приходил в себя после криогенного сна и некорректного пробуждения. Он становился самим собой, тем самым Николаем фон Риттером, служить под началом которого почитали за честь многие отчаянные и независимые наемники…

— …зашел ко мне и молча сел, — этот обрывок фразы заставил Николая переключить свое сознание на дока.

— Кто? — машинально переспросил Николай.

— Ну Игорь Владимирович, мой коллега! Он был явно не в себе. Обычно мы с ним мало общались, но тут он вдруг ввалился в полночь, словно был моим лучшим приятелем. Видок у него, надо сказать, был еще тот… В общем, он чего-то боялся, нервничал, и когда я напрямую спросил, что ему от меня нужно, то он спросил, есть ли у меня доступ в сеть Интерстара. Когда я ответил, что есть, как обычно, один час в месяц, то он сунул мне компьютерный диск и сказал: «Там письмо и электронный адрес. Никакого криминала, Фрамер, просто последний привет семье. Передайте вместе со своей почтой…» Док тяжело вздохнул.

— На следующее утро он исчез. Но знаете, что самое ужасное, Николай?

— Ну? — насторожился фон Риттер.

— На следующий день я видел, как из ворот колониальной тюрьмы выводили очередную партию заключенных для отправки в болота, на «расчистку дезактивированных территорий»… Так вот, среди них был он — Игорь Владимирович… — голос Гентри задрожал. — Мне стыдно, Николай, но я так испугался, что уничтожил диск, даже не заглянув в его содержимое. Я боялся… А потом я вдруг понял, что то же самое ждет и меня… Да, да, именно в тот день я начал подозревать, что дороги назад с Везелвула нет…

Николай никак не прореагировал на признание Гентри. Он знал много малодушных людей, но редко кто-нибудь из них признавался в собственной трусости… Это вселяло надежду. С точки зрения фон Риттера док не был конченым человеком…

Начинался рассвет.

Небо, серое от бескрайней череды клубящихся облаков, приобрело нездоровый красноватый оттенок. Только сейчас, по этому самому зареву да еще по тому, как от стылой земли, словно по волшебству, вверх потекли туманные гейзеры, лениво извергающиеся прямо из сугробов, Николай смог определить, что на Везелвуле кончилась ночь.

Говоря откровенно, он был сильно удивлен, потому что принимал тот серый сумрак, в котором прошла большая часть их изнурительного пути, за самый настоящий день.

Оказывается, что день на Везелвуле — это нечто другое.

— Скажи, тут по ночам всегда так светло? — спросил он у Фрамера, который, внезапно замолчав, волочился сзади, едва передвигая ноги.