кухню, и оттуда повеяло запахом жареного лука, мяса и пряными приправами.

— Ну ты даешь, старик! — удивился Трифонов. — Неужели сам? И для меня?

— Сам, это точно. А что касается для кого — не волнуйся. Едоки найдутся. Мы с тобой — раз. А завтра холостяки зайдут. Из моей роты. Скоро и Надя с подругой приедет. Тренируюсь. Все, старик. Решил я. Женюсь!

— Дело твое, Костя. Тут я тебе не советчик… Во всяком случае, пока не поедим. — Трифонов, не дожидаясь приглашения, пошел на кухню, потирая руки и приговаривая: — Соловья баснями не кормят.

— Знаю я тебя соловья, — усмехнулся Жабыкин. — По части еды ты и в училище никому не уступал. Слушай! Познакомлю я тебя с Таей — подругой Нади. Она кулинарный техникум окончила. Готовит — пальчики оближешь.

Трифонов посмотрел на расплывшееся в блаженной улыбке лицо Кости и посоветовал:

— А ты сам на ней женись. Будешь меня в гости на вкусный обед приглашать. И на ужин — тоже.

— Размечтался. Кстати, Надя этот же техникум окончила.

— Вот как! Хорошо устроился! Поздравляю! Значит, завтра ты меня тоже приглашай. Чертовски все вкусно, — Трифонов уселся за стол, взял кусок хлеба, посыпал его солью и стал есть.

— Погоди, — засуетился Жабыкин и начал быстро выставлять на стол все, что у него было.

— А где же плов? — уставился на него Трифонов и принялся отодвигать от себя колбасу, сыр и салат из редиски.

— Плов по узбекскому обычаю подают последним блюдом.

— Ладно, — согласился Николай, вновь пододвинув к себе колбасу и салат. — Садись, что стоишь. Мог бы по случаю встречи и бутылку сухенького организовать.

— Есть шампанское. Но это на завтра. Придется потерпеть.

— Жадина, — пропел Трифонов, продолжая уплетать колбасу.

— Если будешь обзываться, плов не получишь, — пригрозил Костя, но духовку газовой плиты открыл и достал оттуда увесистый чугунок с хорошо распарившимся рисом, сверху которого лежали небольшие куски баранины.

— Спасибо Наде. Видать, много у нее терпения, если даже тебя научила готовить, — прежде чем наброситься на плов, сказал Трифонов.

Оба замолчали. Ели, думая каждый о своем. Лишь после пиалы чая Костя неожиданно спросил:

— Ты получаешь письма от Володи Комова?

— Месяца три назад он сообщал, что собирается поступать в академию. А что?

— Стареем мы, Николай. Не знаю, как ты, а я прихожу со службы, ложусь на кровать, и такая меня тоска донимает! Скучно и грустно. Вот теперь Надю встретил. Не знаю, люблю ее или нет. Но с ней мне легко и хорошо. Умеет она создать уют, заботлива. Кажется, ей тоже нравлюсь. А взаимность, старик, это уже немало.

— Признаюсь, Костя, и меня вечерами тоска донимает. Во многом это от того, что офицеры роты еще не сдружились как следует. Вот у нас на высокогорной все было иначе. Мы всегда были вместе. Вместе радовались, вместе грустили, вместе чаи гоняли.

Трифонов встал из-за стола, показал ребром ладони на горло, мол, вот как сыт, подошел к окну.

— Может, выйдем погуляем? — предложил Жабыкин.

— Поздно уже. Завтра рано вставать, хочу с подъема вывести роту на километровый кросс. Я у тебя заночую. Поговорим еще немного и спать. — Трифонов открыл форточку, удивленно сказал: — Смотрите-ка, кто-то еще гуляет. Постой, так это, кажется, Таня Королькова. Куда это она по аллее пошла?

— Да нет, — подойдя к окну, усомнился Костя. — Это, наверное, Нина Скворцова, связистка. На дежурство идет. Рядом с вашим общежитием узел связи. А может, нам погулять все-таки? Вечер больно хорош.

— Вижу, не сидится тебе. А может, не стоит жениться? Свобода, холостяцкая вольница…

— Брось ехидничать! Ладно, давай укладываться.

— Давай. Но учти одно обстоятельство. Нас с тобой пригласила в воскресенье Таня Королькова. В гости.

Жабыкин насторожился.

— Да ты не бойся, — чтобы опередить возражения друга, поспешил Трифонов, — и она и он к нашему визиту уже подготовлены. Кажется, кое-что понимать начинают.

Костя недоверчиво посмотрел на него. Потом, глубоко вздохнув, в знак согласия кивнул головой. Но поставил условие:

— Только пойдем с Надей. Она сама все расскажет.

— Идет, — отозвался Трифонов, укладываясь на скрипучий диван.

Очередное субботнее совещание, на котором анализировалась дисциплинарная практика и обсуждались пути воспитания рядового Курмакова, было не столь продуктивным, как предыдущее. Хотя свою точку зрения высказывали все. Интересными были два выступления: лейтенанта Толстова и сержанта Лавриненко.

Напомнив о том, что Курмаков пришел в роту со взысканием, командир отделения заметил:

— Мне думается, что Курмакова мы встретили не так, как надо. Не успел солдат прижиться на новом месте, в новом коллективе, а мы его уже на собрание личного состава взвода вытащили. Послушали, покритиковали «для профилактики», потребовали служить честно, строго по уставу. Получилось так, что, не зная еще хорошо товарища, мы уже зачислили его в списки нарушителей, выразили ему свое недоверие. Дескать, раз он уже допустил дисциплинарный проступок, значит, может допустить еще один. Видимо, это предвзятое отношение коллектива оскорбило его, вызвало в нем ответную реакцию. Потому что после собрания Курмаков замкнулся, начал дерзить и товарищам, и старшим по званию.

Продолжая эту мысль, лейтенант Толстов привел такой пример:

— Представляете, приносит мне рапорт дежурный по роте младший сержант Заблоцкий и кладет на стол. Читаю: «Подозреваю, пишет он в нем, что рядовой Курмаков подбил дневального рядового Ниязматова уйти без разрешения в клуб смотреть кинофильм». При других обстоятельствах эти слова не вызвали бы у меня сомнения. Но я знал, что Курмаков до позднего вечера работал на радиополигоне. Значит, он ни при чем. Спрашиваю у Заблоцкого: «Почему вы сделали такой вывод?» Он отвечает: «А больше некому. Сам бы Ниязматов не ушел». Ничего я не сказал Заблоцкому, но вдруг вспомнил, что в тот день на вечерней поверке прежний командир роты объявил благодарность всем работающим на радиополигоне. Но фамилии Курмакова в числе поощренных не назвал. Солдат стоял в строю и смотрел безразличным взглядом себе под ноги. Тогда я впервые спросил себя: справедливы ли мы к рядовому Курмакову?

После совещания Трифонов отпустил всех, только Ильинова попросил задержаться. Тот недовольно поморщился, достал из кармана носовой платочек, вытер им потные ладони рук, грузно уселся.

Укладывая уставы и наставления в стопку, Трифонов незаметно бросал взгляд на командира взвода. Все последние дни тот ходил хмурый, неразговорчивый. Даже похудел и побледнел, Должно быть, переживал разлад в семье Королькова, виной которого был он.

Но сейчас Трифонов задержал его не для того, чтобы заняться этой историей. Командира роты взволновал один эпизод во время сегодняшнего развода на занятия и регламентные работы. Первому взводу в воскресный день предстояло развернуть ретрансляционный пункт на ближайшей островерхой горе, которую узбеки назвали «Зубом дракона».