Гуюк-хан опять что-то сказал. Царевичи засмеялись еще громче.

Толмач перевел Федору сказанное Гуюк-ханом:

– Доблестный Гуюк-хан говорит, что в знак милости к тебе, князь Федор, он хочет взять в наложницы твою жену. У Гуюк-хана среди наложниц есть китаянки, туркменки, армянки, половчанки, а вот гречанки пока нет.

– Ну, так скажи ему от меня, что гречанке совсем не место в его задымленной юрте! – сердито произнес Федор, обращаясь к толмачу.

Толмач слегка запнулся, переводя на монгольский язык смелый ответ Федора Юрьевича.

Гуюк-хан свирепо зыркнул на князя Федора своими раскосыми глазами и что-то гневно прокричал татарской страже. Стражники ринулись было к Федору Юрьевичу, но были остановлены властным окриком Бату-хана.

Обращаясь к Гуюк-хану, Бату-хан заговорил с нескрываемой неприязнью в голосе. Гуюк-хан сидел, не смея поднять глаз, не смея возразить. Примолкли и остальные царевичи. В шатре водворилась гнетущая напряженная тишина, нарушаемая лишь треском горящих поленьев и резким голосом Бату-хана.

Моисей испуганно спрятался за спину хана Кюлькана.

Одна из жен Бату что-то сказала ему.

Бату-хан улыбнулся и через толмача обратился к Федору:

– Такой видный витязь достоин более высокой чести! Тебя, князь Федор, я готов взять к себе на службу, а твоя жена-красавица станет украшением моего гарема.

Произнеся это, Бату-хан вытянул вперед ногу в узорном башмаке с загнутым носком. Его узкие темные глаза миролюбиво и с ожиданием взирали на Федора Юрьевича.

– Князь, тебе следует поцеловать носок башмака у непобедимого Саин-хана в знак признательности за оказанную честь, – тоном, не допускающим возражений, сказал Федору Юрьевичу татарский толмач. – Так принято у нашего народа, – негромко добавил он, видя, что князь Федор не двигается с места.

– Такое раболепство не принято у нас, русичей! – резко промолвил Федор Юрьевич.

Князь встал на ноги, но кланяться явно не собирался. Бояре с двух сторон что-то сердито и настойчиво шептали Федору, теребя его за рукава кафтана, но Федор не желал их слушать.

Толмач пребывал в полнейшем замешательстве.

– Скажи своему хану: разве он одолел меня в битве, что желает владеть моей женой? – заявил толмачу Федор Юрьевич, не скрывая своего негодования. – Скажи ему, что у русичей недостойно отдавать своих жен на позор кому ни попадя! Я бесчестьем себя покрыть не хочу. У вас свой обычай, а у нас свой.

Царевичи и ханские советники с нетерпеливым ожиданием взирали на толмача, желая узнать, что сказал русский князь. Особенное нетерпение можно было прочесть на лице Гуюк-хана.

Толмач, запинаясь, перевел на монгольский сказанное князем Федором.

Едва толмач умолк, как по шатру прокатился гул гневных голосов. Татарская знать была возмущена дерзостью и неучтивостью Федора Юрьевича. Царевичи переглядывались между собой, жены Бату-хана перешептывались, толкая друг дружку локтями. Лишь Гуюк-хан криво усмехался.

Выслушав толмача, Бату-хан вскочил с трона как ужаленный. Он что-то быстро проговорил, указав рукой на дверь юрты.

– Великий Саин-хан говорит, что вы можете возвращаться домой, – обратился толмач к рязанским послам. – Вас никто больше не задерживает.

Отвесив прощальный поклон, русичи гурьбой двинулись к выходу из юрты. Впереди шел Федор Юрьевич с гордо поднятой головой.

Стража распахнула перед послами двойные плотные занавески на дверях.

Едва послы покинули ханский шатер, Бату-хан жестом подозвал к себе молодого плечистого военачальника в пластинчатом панцире и что-то прошептал ему на ухо. Военачальник поклонился и торопливо удалился из шатра.

Вскоре невдалеке от ханского шатра раздались звуки борьбы, лязг мечей, гортанные выкрики татарских воинов и громкая русская брань, потом раздался громкий предсмертный вскрик князя Федора.

Вся монгольская знать, забыв про яства, вслушивалась в то, что творилось за войлочной стенкой огромной юрты, на холодном зимнем воздухе. Где-то рядом, всего в полусотне шагов от ханской юрты, шла ожесточенная рукопашная схватка. Всем было понятно, что это нукеры Бату-хана безжалостно расправляются с рязанскими послами. Хрипы и стоны умирающих звучали в унисон яростным крикам монголов, которые подбадривали друг друга, стараясь одолеть какого-то неодолимого врага.

Беспокойство и раздражение отразились на лице у Бату-хана, который не мог понять, почему его нукеры так долго возятся с горсткой безоружных русов! Обеспокоены были и царевичи-чингизиды, слыша дикие вопли Батыевых нукеров, словно тех заживо резали на куски!

Наконец Бату-хан стремительно ринулся вон из шатра, опрокинув низенький стол с кушаньями, стоящий подле золотого трона. Следом за Бату-ханом толпой устремились царевичи, нойоны и ханские советники. Даже толстый баурчи и некоторые из слуг, одолеваемые любопытством, выбежали из шатра.

Зрелище, открывшееся Бату-хану и толпе татарской знати, могло потрясти кого угодно.

На истоптанном окровавленном снегу в разных позах лежали рязанские послы и гридни, сопровождавшие их в этой поездке. Мертвые русичи лежали, образовав круг, в центре которого лежал безжизненный князь Федор, заколотый в спину ударами копий. Из семерых гридней в живых оставался один, одноглазый и седовласый. Окруженный полусотней Батыевых нукеров, одноглазый рязанец отбивался столь храбро и умело, что это невольно вызывало восхищение. В одной руке у отважного рязанца был прямой славянский меч, в другой – кривая монгольская сабля. Два клинка, сверкая, как быстрые молнии, разили татарских воинов одного за другим. Отсеченные руки и головы так и разлетались в разные стороны, кровь брызгала фонтаном из разрубленных шейных артерий, раненные и умирающие ханские нукеры корчились со стонами у ног бесстрашного русича, который был неуязвим, словно разгневанный демон.

Поняв, что ни числом, ни умением им не одолеть столь опытного и смелого воина, Батыевы нукеры отпрянули по сторонам, похожие на свору псов, обложивших медведя-шатуна. Находясь в плотном кольце врагов, рязанец что-то хрипло выкрикивал, свирепо озираясь вокруг и потрясая двумя окровавленными мечами.

– Что он говорит? – спросил Бату-хан, дернув за рукав толмача.

– Этот русич спрашивает, где хваленый хан Батый? – ответил толмач. – Пусть он выйдет и сразится с ним! Еще этот безумец спрашивает, где же храбрейшие из татар? Мол, его окружают лишь жалкие трусы!

К Бату-хану протолкался его брат Тангут.

– Повелитель, позволь моим нукерам прикончить этого наглеца! – Тангут ткнул пальцем в одноглазого рязанца. – Позволь, и через несколько минут тебе поднесут отрубленную голову этого уруса!

– Действуй, брат! – Бату-хан милостиво кивнул. – Но пусть твои нукеры захватят этого русича живым. Я хочу поговорить с ним.

Тангут быстро созвал своих телохранителей и, размахивая руками, велел им показать, на что они способны, как умелые воины.