это тем, что такой человек заслужил особое доверие и не нуждается в контроле, либо сам руководитель, не вникая в существо дела, полностью полагается на своих подчиненных, допуская непростительное попустительство?

А тем временем опергруппа, работавшая по делу «Ю», докладывала о полном затишье на всех участках. Правда, «Ю» стал поправляться, и у меня вызревало желание как можно скорее поговорить с ним, для чего я подготовил план беседы и ждал только разрешения врача, который лечил «Ю».

Однако события сложились так, что в наш план пришлось срочно внести коррективы, вызванные появлением новых данных следующего характера. Группа наблюдения за мастерской установила человека, который несколько раз приходил туда, прогуливался около и пытался заглянуть внутрь мастерской. Этот человек был негласно сфотографирован и взят под непрерывное наблюдение. По фотографии можно было сделать следующее предположение: человек кавказской национальности, возраст 28–30 лет, высокого роста, правильного телосложения, одет в обычную одежду городских жителей (темно-синий плащ, черная кепка, ботинки с калошами), в левой руке держал небольшой сверток в газете «Грозненский рабочий». Получив эту сводку, я, ни секунды не раздумывая, решил, что это как раз то, чего нам не хватает, приказал немедленно задержать этого человека и доставить в особый отдел.

При задержании объект наблюдения оказал вооруженное сопротивление и легко ранил в ногу одного сотрудника НКГБ ЧИ АССР.

Допрос решил провести вместе со следователем. Перед нами сидел человек, вид которого свидетельствовал о том, что он не может скрыть своей ненависти к нам. Глаза бегали с предмета на предмет, мускулы лица нервно подергивались, пальцы рук дрожали. Несколько мгновений мы молча изучали друг друга, а в этот момент с лихорадочной быстротой у меня в голове пробегали мысли — как и с чего начать? Какой метод допроса окажется наиболее приемлемым? И, сделав внешнюю оценку, я пришел к выводу, что с таким человеком мягкий тон разговора не приведет к хорошим результатам. Принимаю строгий вид и начинаю допрос. Первоначально выясняю личность задержанного.

— При задержании и обыске у Вас изъяты: паспорт на имя Сатоева Талмата, 1913 года рождения, уроженца и жителя Назранского района, селение Ногай-Юрт Чечено-Ингушской АССР, пистолет иностранной марки с 5 патронами и двумя стрелянными гильзами, охотничий нож, пять тысяч шестьсот (5600) рублей денег и личные вещи.

В протоколе обыска все это записано и скреплено вашей подписью. Вы подтверждаете это?

— Да, подтверждаю.

— Почему при задержании сотрудниками НКГБ ЧИ АССР вы оказали вооруженное сопротивление и нанесли тяжкое ранение одному из них?

— Я подумал, что на меня напали уголовные преступники, поэтому решил защищаться.

— Когда и зачем вы прибыли в Грозный?

— Я прибыл в Грозный в день задержания из Назранского р-на на попутной военной машине с целью приобрести себе костюм и другие вещи.

— Почему вы не призваны в Красную Армию?

— Я освобожден по болезни, о чем имеется дома документ.

— Гражданин Сатоев, ваши показания не соответствуют действительности. По данным органов милиции Назранского района в указанном Вами селении и районе вы не проживаете. В Грозный Вы прибыли 2 дня назад, вы настаиваете на своих показаниях или расскажете правду?

— Я настаиваю на своих показаниях и другого сказать не могу.

— За время пребывания в Грозном, где вы побывали?

— Я прибыл утром и сразу же направился по магазинам, был на рынке, больше я никуда не заходил.

— Вас видели на Октябрьской улице около дома № 16 два дня тому назад. Что вы на это скажете?

— Я повторяю, что прибыл в город сегодня утром, на Октябрьской улице не был, тем более два дня тому назад.

— Вам предъявляется фотография, на которой вы изображены около дома № 16 на Октябрьской улице. Что вы можете сказать по этому поводу?

После этого вопроса Сатоев побледнел, глаза заблестели каким-то диким огнем, он вскочил со стула, схватил его и замахнулся на меня. Но в это мгновение следователь ударил его по рукам и одним махом уложил на пол. На шум вбежали солдаты-конвоиры и все успокоились. На этом первый допрос был закончен.

После этих происшествий я невольно стал думать, что дело на «Ю» таит в себе неизбежное несчастье. Но, решительно отбросив всякое суеверие, готовился к следующему раунду с Сатоевым. Допрашивали в том же составе, но приняли меры предосторожности (убрали все тяжелые предметы, усилили вооруженную охрану и даже табуретку прикрепили к полу). По данным охраны, в камере предварительного заключения Сатоев вел себя очень спокойно. Ночью почти не спал. Отказался от ужина, но на следующий день завтрак съел полностью. Я тоже несколько волновался перед очередным допросом и мысленно перебирал возможные варианты его поведения. Но почему-то был уверен, что мой противник морально подавлен и будет совершать ошибки в своём отрицании преступной деятельности. Тем не менее, я был уверен, что работа с ним будет очень трудной, и на легкое достижение успеха не рассчитывал. Второй допрос я начал следующим образом:

— Вчера мы остановились на том, что вам была предъявлена фотография, на которой вы изображены на Октябрьской улице около дома № 16. Расскажите о цели вашего пребывания там.

Сатоев не проронил ни единого слова, сидел с поникшей головой более часа. Все мои попытки заставить говорить ни к чему не привели. Мое терпение было на пределе, но я понимал, что мой срыв может привести только к проигрышу. Поэтому принимаю решение допрос прекратить и объявляю:

— Видимо, Сатоев, вам еще следует подумать наедине. Давайте сделаем перерыв до вечера.

После этого я позвал к себе старшего следователя отдела Литвака Петра Семеновича и, подробно рассказав ему о допросах Сатоева, спросил:

— Ну а теперь скажите откровенно, в чем моя оплошность?

Немного подумав, Петр Семенович ответил:

— Не нашли ключа к его языку, а где он лежит я пока не знаю. Если поручите вести следствие мне, я попытаюсь найти.

Дело прошлое, но это предложение я принял с облегчением, как тяжелую ношу сбросил с своих плеч, но мысленно дал себе зарок тщательно следить за ходом следствия, выяснить и проанализировать свои ошибки, ибо это в некоторой степени било по моему престижу. Итак, все карты передаю в надежные руки Петра Семеновича.

После окончания вечернего допроса Петр Семенович доложил мне, что орешек очень трудный, но все-таки мы кое о чем поговорили. Это уже маленький сдвиг.

Около недели Сатоев упорно сопротивлялся, придумывал каждый раз все новую и новую версию, но потом сник под давлением своих противоречивых показаний и имевшихся неопровержимых улик и начал давать показания.

Суть его первоначального признания состояла в том, что он прибыл в Грозный по заданию