большое количество самоубийц осознает себя именно сейчас, в канун почитания очередного витка. Неспособные осознать свое место в чужих и неясных празднованиях, одинокие тихо засыпают навсегда под пьяные вопли на улице. В моменты обострения социального психоза острее чувствуется совершенно все. Одиночество, страх, боль и отчаяние, совершеннейшая невозможность поделиться этим с кем бы то ни было превращают голову в подобие котла, в котором непрерывно варится собственное «я». И уже сон, как попытка сбежать хотя бы до утра. Уже одиночество в людных местах, потому что они не имеют никакой значимости. Все это замыкание себя в себе суть страшнейшее душевное расстройство, в ходе которого могут произойти необратимые изменения сознания. Однако же и это испытание может выковать нечто необычное. К примеру, существо, сумевшее пережить подобное, может сделаться социально независимым — эдаким муравьем-одиночкой. Это уже необычно хотя бы тем, что мой муравьиный инстинкт совершенно пасует перед подобной ситуацией. То есть я не представляю, что есть такое асоциальный муравей. Но это все в теории. На практике все, что поднимает свою голову над туманом, немедленно погибает по неведомой причине.

22.12.2012

Прошло три года. Я хотел бы добавить. Асоциальность муравьев — вещь небывалая и совершенно нелепая. Это противоестественно. Отсюда и гибель муравьев, ставших асоциальными. Они просто забывают, что такое жизнь.

Чего уж там, язвительность моя нередко бывает крайней. Спустя такой промежуток времени я совершенно точно узнал, что глупо мерить вообще что бы то ни было придуманными понятиями. К примеру: общество-муравейник. Да не муравейник это, а обреченная навозная куча. Умирает и разлагается все вокруг, но разная мерзость при всеобщем распаде умудряется найти повод для позитива. Я просто надеюсь, что спустя еще три года мне удастся дописать здесь еще одно наблюдение.

12.03.2015

Прошло еще пять лет. Асоциальные муравьи не вымысел. Совершенная независимость от социума — весьма интересное явление, хотя со стороны больше напоминает явление страшное и пугающее. Я был прав: в аду и котле собственного ужаса сознания может родиться нечто необычайное. Но скорее отвратное, чем интересное. Холодное, практически мертвое эмоционально существо, неспособное даже на боль. Я не помню, когда в последний раз видел сон. Сознание определяет реальность. К сожалению, это правда. Моя реальность удивительна, но удивительна, как рассказы Говарда Филипса Лавкрафта. Осознание накатывает волнами, и уже не осталось даже белесых теней на фоне тумана. Не осталось даже тумана. Черный и совершенно бесконечный холодный космос, в котором я не одинок, но создания, которые добрались сюда, такие же безумные, как и я. Их нужно избегать. Я надеюсь, что спустя еще пять лет я еще буду жив, чтобы продолжить.

20.11.2020

* * *

Пожалуй, мне нечего больше сказать. Книга — это моя последняя вспышка. Я чувствую себя настолько усталым, что трудно передать словами. Точнее, я просто не могу их найти. Я очень не люблю смотреть в зеркало. Я очень не люблю свои фотографии. Ведь в них я вижу свои глаза. В них эта бездонная усталость. В них отражение той Бездны, в которую я заглянул. То самое безумие, которое я держу под контролем на протяжении десятков лет. Я закончу эту книгу довольно мрачно, и под конец будут все рассказы, которые у меня остались.

* * *

На первый взгляд, все оставалось по-прежнему. Туман сменялся ночами. Ночью наплывал туман. Мокрая холодная Пустота повседневности сменялась блаженной черной Пустотой ночи. Но все же туман был не тот: мельтешащие белесые пятна окружающих иногда пропадали, и удивительная реальность вечно-серого тумана взрывалась небывалыми красками, которые, в свою очередь, складывались в удивительные картины — зачастую ужасные, однако, благодаря необычности их, они надолго врезались в память. Так, например, я вновь открыл глаза. Вялотекущий сон начинался как обычно: серый туман неба набряк тучами и проливался угрюмым мелким дождем, серая грязь под ногами хлюпала и морозила ноги. Сон медленно тянулся, вокруг мелькали белесые пятна живых. Иной раз я взаимодействовал с ними, тогда я сам становился подобием пятна на сером фоне, прозрачной деталью тумана. Но стоило очередному живому удалиться в туман по своим неведомым делам — все возвращалось на свои места. Я вновь провожал пустым взглядом уходящее в никуда время.

Реальность начала меняться неожиданно и резко. Сначала ноги встали на что-то твердое и черное. После порыв ветра сорвал покрывало тумана с действительности. То, что открылось, трудно передать словами. Это было всего-навсего зеркало, вот только из зеркала смотрел на меня большой уродливый пес — избитый и грязный, исцарапанный, распоротый, с обугленной шерстью и надорванным ухом. Чем больше я смотрел на него, тем сильнее становилось мое беспокойство. Чуткий зверь дышал моим волнением и сильнее обнажал большие желтые клыки. Вот он уже рычал, и свалявшаяся шерсть на загривке поднялась дыбом. Удивительно, но злость проснулась и во мне. Постепенно закипал пес, постепенно разгоралась ярость во мне. И уже не было ни тумана, ни осознания того, что злюсь я, в общем-то, на кривое отражение. Были только две животные ярости, которые накопились до определенного предела и выстрелили друг в друга. Звон разбитого стекла. Капли крови летят мелким бисером. И все это тает в вернувшемся внезапно тумане. Из тумана вернулся страх. Я вновь закрыл глаза.

* * *

Мой комментарий к альбому For Those That Wish To Exist (Live at Abbey Road 2021) группы Architects, который теперь запрещен в России:

И это симфоник дезкоре. Когда уже так воют — это всенепременно услышат. Главное в созерцании — никаких привязанностей ни к кому, иначе созерцание будет приносить разрушительную скорбь. Ведь это звериный вой пытаемого и нет в нем ничего, кроме мольбы пытку прекратить и не жить дальше в мире, где ничего нет, кроме боли и черного отчаяния. Даже созерцание такого мира оставляет воспоминания мерзкие, горькие, липкие, как выпитый стакан водки. И хочется немедленно перебить этот мерзкий вкус — хоть запахом грязного рукава. Но даже когда обжигающая горечь пройдет, еще долго этот стакан будет отравлять кровь и голову, мешая его забыть.

В кавере попсы, имхо, должно быть веселое, обреченное отчаянье. Ведь страшно это — звонким голоском петь про любовь и розы под неприхотливый мотив для убийц, насильников, идиотов. Для подавляющего большинства потребителей этого навязанного искусства, ради денег. Попса продает секс, продает пошлость, разврат и аморальный образ жизни. Она возводит пороки в абсолют. И обреченно и эмоционально гроулить или скримить ее под грохот не менее эмоциональной музыки — это истинное искусство. Ведь не сделаешь это