писали Сталину, убеждая его сделать это и говоря, что Молотов, Каганович и (с некоторыми оговорками) Куйбышев согласны. Ленин возглавлял правительство, а также руководил партией и Коминтерном, утверждали они, и Сталин тоже должен: «Все равно это руководство находится в твоих руках»[190]. Но у Сталина были другие идеи. Он хотел, чтобы эту работу взял на себя Молотов. Если Молотов будет руководить правительством, а Сталин – партией, то в тандеме они смогут достичь полного единства советского и партийного руководства, что, «несомненно, удвоит нашу силу». Молотов был немного озадачен этим, он сомневался, хватит ли ему авторитета. На самом деле он, как и Ворошилов, считал, что эта должность для Сталина, потому что от него этого ожидают, потому что «так было при Ленине», который совмещал руководство партией и государством. Но Орджоникидзе, с которым, по-видимому, консультировался Сталин, сказал, что разговоры о том, что команда якобы не примет назначение Молотова, ерунда, «мы все его поддержим», и Молотов, таким образом, занял этот пост, на котором успешно проработал десять лет. Молотов никогда до конца не понимал, почему Сталин отказался тогда принять ленинскую мантию: возможно, он хотел сохранить видимость разделения партии и правительства или, возможно, он думал, что правительство должен возглавлять русский. В любом случае это было хорошее решение со стороны Сталина, не только потому, что Молотов был отличным организатором, тружеником и умел разбираться в деталях, но и потому, что Сталин был лишен необходимого для такой работы терпения[191].

Молотов стал руководить правительством, Орджоникидзе перешел из партийного контроля в Наркомат тяжелой промышленности, таким образом, два самых высокопоставленных члена сталинской команды перенесли свою сферу деятельности из партии в правительство. Это был важный сдвиг, подтвердивший тенденцию, которая началась четырьмя годами ранее с назначения Микояна, Рудзутака и Куйбышева на основные правительственные должности. Отныне главные сферы управления – промышленность, экономическое планирование, железные дороги, армия – будут возглавляться членами Политбюро, и, наоборот, большинство членов Политбюро теперь занимают правительственные должности. Орджоникидзе руководил тяжелой промышленностью, Микоян – пищевой промышленностью, Куйбышев – экономическим планированием, а Ворошилов – обороной. Железные дороги подчинялись Рудзутаку, потом Андрееву, а потом Кагановичу[192].

Наличие конкретных правительственных обязанностей изменило политическое поведение членов Политбюро. Как разработчики законопроектов в своих областях, они приобрели значительную, хоть и ограниченную, власть в государственной политике. Более того, в рамках дискуссий по бюджету и множества других дискуссий они стали сторонниками интересов тех ведомств, которые представляли. Орджоникидзе взял на себя инициативу, став почти мгновенно страстным и эффективным защитником потребностей тяжелой промышленности. Но и остальные вели себя точно так же: Микоян представлял интересы снабжения и защищал Наркомат пищевой промышленности, когда он подвергался нападкам, а Каганович делал то же самое для железных дорог. Сталин и Молотов стали называть это промышленное лобби в Политбюро и ЦК словом хозяйственники. Слово военные имело схожий смысл: Ворошилов был преданным защитником интересов военных в Политбюро, периодически угрожая уйти в отставку, если его бюджет будет сокращен. Существовали и другие виды институциональной лояльности, поскольку ряд членов команды возглавляли ключевые регионы и города, а не наркоматы (Косиор – Украину, Киров – Ленинград, Каганович, а затем Хрущев – Москву) и представляли свои интересы в Политбюро с той же энергичностью, как хозяйственники и военные. Иногда города и регионы конкурировали друг с другом, но они также могли выступить единым фронтом, например, требуя больше денег для городских служб. Когда члены Политбюро меняли свои должности в правительстве – как, например, это несколько раз делал Каганович, – они плавно переходили от лоббирования одних интересов к другим[193].

Только три члена сталинской команды оставались вне этой схемы ведомственного представительства. Молотов и Калинин, соответственно, возглавляли правительство (Совет народных комиссаров, позже Совет министров) и Центральный исполнительный комитет, советский аналог парламента (позже названный Верховным Советом). Сталин был генеральным секретарем партии. Быть выше ведомственных интересов, выносить решения по конфликтным ситуациям и задавать общее направление – вот центральные компоненты сталинского руководства в Политбюро. В начале 1930-x годов, когда его собственное внимание и внимание его команды было в значительной мере сосредоточено на быстром экономическом развитии, требующем крупных инвестиций, Сталин взял на себя дополнительную роль контроля за бюджетом. Когда он уезжал из Москвы, то непрерывно посылал Кагановичу инструкции, требуя, чтобы он придерживался бюджета и сопротивлялся давлению «особых интересов» со стороны других членов команды: «Вы пересдали ВСНХ [высшему экономическому совету] валюту… Если вы так будете поступать, рвачеству ВСНХ не будет конца»; в любом случае, хозяйственники найдут выход из положения сами[194]. И не только промышленность чувствовала руку Сталина. Он велел Кагановичу ограничить военный бюджет на 1933 год, сказав, что запросы Ворошилова по развитию армии были сильно завышены.

Бюрократия, по мнению Сталина, всегда была готова просить больше, чем требовалось. Наркомат промышленности хотел опустошить государственную казну, вместо того чтобы заставить свою бюрократию работать лучше. Наркомат земледелия был не лучше: целью местных функционеров было, естественно, «выжать из правительства как можно больше денег», и наркомат поддался им. Бюрократические претензии Наркомата снабжения Микояна были безграничны. Сталину часто приходилось напоминать Кагановичу о необходимости игнорировать «вой и истерику» со стороны членов команды, когда затрагивались их ведомственные интересы. Вот увидите, говорил он, если мы им откажем, они все равно найдут способы и возможности удовлетворить свои потребности[195].

Сталин считал естественным, что его коллеги отстаивают интересы организации или отрасли экономики, которую они возглавляют; действительно, если бы они не вели себя таким образом, он потерял бы часть своего преимущества в качестве лидера команды, стоящего выше ведомственных интересов. Он полагал также естественным, что бюрократия будет предоставлять ложную информацию, дабы защитить себя (хотя считал обязанностью коммунистов во главе ведомств разбираться с этим до того, как эта информация достигнет Политбюро); для чиновников было частью должностной инструкции «лгать и играть в игры» и требовать все больших уступок. Если их требованиям однажды уступили, это станет прецедентом, и они будут использовать его как средство давления на Москву. Сталин гордился своим умением предугадывать хитрости бюрократии и местных деятелей. Он считал себя главным аналитиком, способным видеть сквозь дымовую завесу тщательно замаскированный реальный интерес.

Когда низший функционер или даже член его собственной команды из ведомственных интересов говорил Сталину, что что-то невозможно, он немедленно начинал подозревать говорящего в попытке облегчить работу для своего ведомства. Он считал, что бюрократия естественно склонна к беспорядку, что она инертна, а если за ней постоянно не следят и не подталкивают, то она всегда будет отступать от радикальной политики в