Здесь радистка спускалась и шла обратно, таща на себе радиостанцию. Следы сливались, но некоторые отпечатались четко. Сапоги военного образца, но маленький размер, от силы тридцать седьмой.

Оперативники по одному выбрались на обрыв. Грунтовка проходила в паре метров от края пропасти. Следы протектора еще сохранились. Шины не новые, но рисунок прочесть можно.

– Смотрите, – пробормотал Дорофеев, огибая кустарник. – Сюда она загнала машину, чтобы не маячила на дороге. За кустами не видно. Вот здесь неумело разворачивалась, чтобы выехать обратно. Опыт вождения у дамочки небогатый.

За кустами открылась поляна, изрезанная следами протектора. Водительница не просто разворачивалась. Машина отчаянно буксовала, выбиралась из грязи в низине, куда заехала задними колесами. Следы шин петляли восьмерками.

Сапоги маленького размера отпечатались и здесь. Женщина топталась возле машины, видимо, упрятывала рацию под сиденье.

Никите становилось не по себе. Вроде вышли на след, но слишком уж противно на душе.

– Совсем необязательно, что это была женщина, – пробормотал он, и подчиненные озадаченно на него уставились.

– Есть еще кое-что, товарищ майор, – заговорщицким тоном объявил Василий. – Я эту штуку нашел, осмотрел и сунул назад, как и было.

Он крадущейся походкой дошел до ямки, в которую чуть не сверзилась загадочная машина, опустился на колени и вытащил из расщелины между камнями скомканный клочок материи. Василий встряхнул его, словно факир, и продемонстрировал почтеннейшей публике носовой платок. Самый обычный, скромный, из простенькой материи, не шелковый, не батистовый. Простроченный по краю, с какой-то выцветшей розочкой. Изделие советской легкой промышленности было испачкано, слиплось.

– Я так понимаю, что она устала и перенервничала, – сказал Василий. – Взмокла как в бане. Вытерла пот с лица, скомкала платок, сунула в первую попавшуюся яму, вдавила между камнями, чтобы не торчал. Она неопытная, товарищ майор.

– Ну да, мужчина подобные улики унес бы с собой, – задумчиво проговорил Кольский. – И не натоптал бы так. Ведь могла догадаться, что рано или поздно это место найдут. Однако даже не подумала об этом.

– Держите, товарищ майор. – Дорофеев сунул Никите платок.

Он повертел его, понюхал. Как-то пусто стало в желудке. Все, что осталось в нем, поднялось к горлу. Запах был отдаленным, ненавязчивым и знакомым. Он уже улавливал его сегодня. Лаванда, жасмин, слабые оттенки розы.

Никита впал в какое-то оцепенение. Он мял платок, настойчиво нюхал его. Недоверие, злость на себя, разочарование!

Офицеры недоуменно на него смотрели, переглядывались.

– Командир, с тобой все в порядке? – осведомился Кольский. – Знаешь, есть такое буржуинское понятие – дежавю. Это когда тебе кажется, что ты испытываешь что-то знакомое, то, что уже вроде как было с тобой.

Никита вышел из оцепенения и заявил:

– Еще как было, Глеб. Я знаю эту женщину. Она временно занимает должность начальника медицинской службы полка. Поехали, Василий, разворачивай колымагу!

Брали радистку молниеносно, без всяких предварительных выслеживаний. Уже почти стемнело. «Газик» остановился в Новом переулке, за два дома до нужного. Четыре тени отделились от машины, заскользили по дороге, заросшей чертополохом. Двое отделились на границе участка, вырвали пару досок из ограды, пролезли внутрь, чтобы заблокировать окна и второй выход. В округе не было ни одной собаки.

– Всех фашисты съели, – пошутил Тетерин.

Никита дал товарищам время рассредоточиться и занять позиции. Потом отомкнул калитку, которая держалась лишь на крючке. Борис возбужденно дышал ему в затылок.

Попович быстро прошагал по дорожке, поднялся на крыльцо, на всякий случай расстегнул кобуру.

Кто же тут жил еще, помимо вражеской радистки?

В низком окошке из-под занавески просачивался тусклый свет. Там горела свеча или керосиновая лампа. Ломать дверь? На вид прочная.

Он негромко постучал. Кто-то подошел, волоча ноги.

– Это кто? – раздался старческий голос.

– Почтальон, – отозвался Никита. – Принес вам письмо.

Бабка гремела засовами, кряхтела, высунулась. Старушка неплохо слышала, но практически ничего не видела.

– Почтальон? – проскрипела она. – А от кого письмо-то?

– От генерального прокурора, – проворчал Никита, мягко отстраняя бабку.

Та охнула, решила, что пришли воры. Тетерин схватил ее, не дал запутаться под ногами.

– Баба Люба, кто это? – донесся откуда-то справа женский голос.

Майор пошел на звук, ногой распахнул дверь. Женщина охнула, кинулась к окну, которое оказалось не закрыто. Она распахнула створки и отшатнулась, узрев перед собой еще один силуэт.

– Не торопитесь, душечка, не надо, – пробормотал с улицы Кольский. – Поспешишь, как говорится, людей насмешишь.

Она застонала, бросилась к стулу, на котором висел ремень с кобурой. Никита ногой отпихнул его, перехватил взмывшую кобуру и передал ее Тетерину, который снова дышал ему в затылок.

Подслеповатая бабка куда-то испарилась. В маленькой комнате горела толстая свеча, распространяя щекочущий ноздри запах. В узкое пространство помещались только шкаф и железная односпальная кровать.

До появления оперативников радистка сидела на кровати. Постель была разобрана, и женщина тоже. Волосы рассыпались по плечам, гимнастерку она сняла, осталась в белой нательной рубашке, юбку расстегнула. Даша была босиком. Ее сапоги стояли у порога.

Женщина побледнела, лицо исказилось, помертвели глаза. Она сразу все поняла, но на что-то еще надеялась.

– В чем дело, товарищи? – Голос Даши дрожал и ломался. – Почему вы врываетесь без спроса?

– Я представился почтальоном, Дарья Алексеевна, – сказал Попович. – Но это не так. Я обманул достойную пожилую женщину, у которой вы имеете честь квартировать. На самом деле Почтальон – это вы. Мне очень неприятно было это узнать.

Он сделал шаг вперед, она отступила, задрожала, села на койку. В окошко, как луна, заглядывал любопытный Глеб Кольский. Из-за спины Никиты высовывался Тетерин.

– Никита… товарищ майор, это вы. Я ничего не понимаю. Что это значит? Я буду жаловаться Михаилу Егоровичу!..

– Напомните, кто у нас Михаил Егорович? – спросил Кольский.

– Начштаба, – сказал Попович. – Подполковник Юдин. Непосредственный начальник нашей дражайшей Дарьи Алексеевны Меркушиной, начмеда полка и по совместительству вражеского связного. Будете оспаривать этот тезис, Дарья Алексеевна?

Он мог ошибаться. Подумаешь, платок со специфическим запахом, который теоретически мог принадлежать кому угодно. Или «газик», приписанный к медчасти, который Даша активно использовала для доставки лекарств из райцентра. Его успели осмотреть. Он стоял во дворе госпиталя, задний бампер так и остался уделан характерной грязью. Это могло быть совпадением.