значит. Начала она эту повязку вскрывать – поглядеть, что там, что с ее кровиночкой, тут же со всех сторон медсестры, санитары – за руки-ноги держать. Закололи ее до состояния индийской коровы, лежит Зинка, скучает, а врачиха – толстомясая тетка лет тридцати – напутствует:

– Вы, милочка, не думайте, не вы первая, не вы последняя. Оно у каждого запросто случиться может. Вы, может, покушали неаккуратно продукт аллергенный или еще какую оплошность допустили, и ребеночий организм не выдержал. Хорошо, мы вас вовремя прооперировали, а то ведь там день-два, и тю-тю. – Это «тю-тю» врачиха показала каким-то замысловатым жестом, будто мух прогоняла. – Пришлось у вас там, конечно, на нижнем этаже шороху навести, вы уж не обессудьте. Кисты, эндометриоз, сами понимаете. – Зинка не понимала. – Но нет ничего невозможного. Нынче наука семимильными шагами шагает. Вот я вам тут брошюрку про ЭКО оставила, почитаете на досуге…

Выскоблили тогда Зинку знатно – раз и навсегда. Детей она с тех пор иметь не могла.

Колька приезжал. Уже подшофе, как по заказу, с авоськой мандаринов и купленным у метро «веником». С порога объявил:

– Мне можно, у меня стресс. Я, может, первенца потерял.

Через неделю выпустили Зинку из больницы – пустую телесно и духовно. Как сквозь вату, слушала она наставления врача: мол, тяжести не поднимать, алкоголь не употреблять, и неделю еще кровить может. Домой ехала на такси – Колька почему-то ее не встретил. Из квартиры дохнуло перегаром – Колька валялся на диване и заправлялся маминой наливочкой. На полу стояла батарея бутылок. Хотела Зинка тогда вспылить, да ничего не сказала, только сама пригубила рюмашку и горько заплакала.

А теперь лежала Зинка в постели ночами, гладила бесплодный свой живот, глотала слезы и мечтала о какой-нибудь другой, не похожей на эту, жизни. Чтоб Женька был жив. Пусть его с его «программизмом» – вон нынче все на этих компьютерах повернуты, у ней и кассовый аппарат в магазине как компьютер, недавно заменили. Зато он хоть не пил и любил ее, и руку бы никогда не поднял. И чтоб щенок сопел на коврике. И чтоб в брюхе ворочалось свое, родное, живое. Но вместо всего этого у Зинки был Колька, который оглушительно храпел, попердывал и приводил в движение всю постель, когда вертался с боку на бок в беспокойном хмельном сне.

И давеча полезла Зинка в почтовый ящик, а внутри вместе со счетами за коммуналку и газ оказалась местная газета – ее каждую неделю почтальон клал. Хотела было Зинка ее по обыкновению в картонную коробку под ящиками бросить, да попалось ей на глаза объявление:

«Излечу от алкоголизма, наркомании, сниму порчу, венец безбрачия, родовое проклятие, приворожу, избавлю от соперников. Первичная консультация – бесплатно. Потомственная ведьма, Матушка Софийская».

И ниже – номер телефона. Щелкнуло что-то в голове Зинки: а вдруг? Чем черт не шутит? Принесла она газету домой и, пока Колька где-то шлялся со своими дружками-алкашами, давай звонить. Гудок-другой-третий. Зинка уж думала вешать, как вдруг…

– Але? – просипел кто-то в трубку. Не поймешь – то ли мужик, то ли баба. – Вам кого?

– Да я по объявлению… – растерялась Зинка.

– Вот оно что! Что ж вы сразу не сказали?! – возмутился голос, после позвал куда-то в сторону: – Матушка! Матушка, тут вас!

Послышалось суетливое шарканье тапочек, потом кто-то подул в трубку. Раздалось строгое, почти учительское:

– Слушаю.

– Я по поводу объявления в газете. Мне только спросить…

– А нечего тут спрашивать, дочка! – грубо перебили Зинку. – Там что написано? Первичная консультация – бесплатно. Вот приезжай – сама все и расскажешь. У тебя ручка-бумажка рядом? Записывай адрес…

* * *

Поменялась Зинка сменами на кассе и поехала по адресу – чтобы, так сказать, в долгий ящик не откладывать. Тряслась на трех автобусах через весь город – мимо кладбища, вдоль шоссе и через район новостроек. Вышла на конечной, а кругом – пустырь, мгла и шавки уличные мусорный пакет дербанят. Словом, скучный пейзаж. Зинка даже еще раз адрес проверила – не ошиблась ли? Нет, вон и указатель торчит – на частный сектор указывает, ехидно так, в полуприседе, мол, давай, дуреха, неси свои кровные старой шарлатанке.

– Первая консультация – бесплатно… – пробормотала Зина и зашагала через пустырь.

Тут же шавки Зинку окружили, затявкали. Одна, системы «двортерьер», и вовсе норовит ноги рвать и не пускает. Залезла Зинка тогда в сумку, достала бутерброд и швырнула шавкам, те отстали. Дошла Зинка до поселка. Дома кривенькие, косенькие – расстройство одно, а не жилой фонд. Отыскала адрес, вошла в калитку, позвала:

– Хозяева! Есть кто дома? Я тут по объявлению…

Тишина. Только кусты шумят – малина, крыжовник и другие разнообразные растения. А участок ничего такой, ухоженный – тут курятник, там тепличка. И коттеджик такой стоит симпатичненький, пряничный, с резными наличниками. Только подошла Зинка к порогу – дверь отворилась, а на пороге – мужик в трусах. Высоченный, башкой по косяку скребет, да тощий такой – кожа да кости, лысый и в наколках весь, даже лицо. Лыбится, а у самого передних зубов нет, под кадыком – шрамище жуткий. Сам сипит, аж клокочет от старания:

– Милости прошу, как говорится, Зинаида Павловна.

– А как вы… – хотела было Зинка спросить, откуда ее по имени-батюшке знают, а лысый перебил:

– Так Матушка Софийская уж все про вас знает. Вы проходите-проходите – за мной.

А сам нырнул в дом, и бочком-бочком так по коридорчику. Пригляделась Зинка к татуировкам; вспомнила, что ей Колька рассказывал – такие на зоне против воли били тем, значит, кто мужеложством занимался. Зинка брезгливо подобралась, стараясь не касаться всяческих предметов, торчащих по углам, – мало ли, тут не то СПИД, не то сифилис подхватишь.

– А вот сюда пожалуйте, – указал тощий на дверной проем с ширмочкой из винных пробок. Из проема тяжело шибало благовониями и вареной капустой. Зинка переступила порог – ба, как в церкву попала: кругом иконки-лампадки-свечки, а у окошка сидит такая благообразная старушечка. Ручки спрятала в облезлую муфточку, платочек у ней на плечах, тапочки с помпончиками. А глаза-то хитрые-хитрые, поблескивают. Говорит старушечка:

– Проходи, дочка. Ты присаживайся, а вот хотя бы сюда, на тахту – в ногах-то правды нет.

Зинка послушалась, присела на самый краешек – дюже клопами от тахты воняло. А лысый напротив уселся – прям на пол, ноги-руки скрестил, одну на другую да на третью – и лыбится, десны свои изъязвленные показывает.

– Ну, Зинаида, давай знакомиться, – проскрипела старушка. – Я – Матушка Софийская буду, а это – помощник мой, Петя звать. Я его из местов ой отдаленных вызволила, теперь вот мне прислуживает.

Петя поклонился одной головой – по центру лысого черепа шел вытатуированный гребень, под глазами какие-то сердечки-слезки, а