Егор заглянул в землянку. Она оказалась неожиданно большой, запах немытой одежды стоял, горелого рыбьего жира… Было тепло и влажно – у самого входа шаяла[33] печка-бочка с щелястой, из подручного железа скрученной трубой. Труба выходила не через крышу, а торчала вбок тут же, у входа. Егор никогда такого не видел. Если бы не нары, было бы похоже на берлогу.

Под ногами хлюпала грязь, прикрытая мелкими ветками. Небольшое окошко на залив было без стекла, видно зимой вставляли льдину, а теперь она растаяла. Вокруг печки сушились сношенные до дыр портянки. На столе недоеденная яичница из больших ярко-оранжевых яиц. Копченые куски осетра, грязные миски, кружки.

Егор вышел, морщась от вони и убогости.

Все сидели на бревнах вокруг стола. На нем – два кирпича хлеба, привезенные Грачом. Бригадир, выспросив, кто они и зачем приехали, оживился, веселее отвечал на вопросы, иногда брал хлеб в руки… видно было, что хочет понюхать, но сдерживается.

– Так вы всю зиму здесь? – с недоверием выспрашивал Грач.

– Ну, – кивнул лохматой головой бригадир, – с декабря муки не видели.

Грач достал кисет и, приготовив клочок газеты, полез за махоркой. Бригадир, не отрываясь, смотрел на табак. Грач протянул кисет:

– Закуривай.

– Да отвыкли уже… Можно? – бригадир потянулся к кисету, но вдруг спохватился и повернулся к мужичку.

– Ваня, ты на стол неси чего-нибудь, рыбу из коптилки достань, икры… Икру будете? Щучья, свежая… И осетровая есть, кто любит. Может, Ваньку за яйцами послать?

– Много гусей? – спросил Белов.

– Полно!

– Это у тебя кто же, калмычонок, что ли? – кивнул Иван Семеныч на молчаливого то ли мужичка, то ли паренька.

– Китаец он. Ваней его зовем, он Ван-Тан-Бан какой-то. По-русски не может, а все понимает. – Бригадир прикурил от самокрутки Грача. – Дневальным у нас шурует, огонь бережет, спичек-то нет… Жратву варит.

– Та он тоже, что ли… в заключении?

– А как же… Мы все, – улыбался бригадир ядреному куреву.

Белов с Егором на углу стола собирались на охоту. Патроны и оружие делили. Белов пересматривал, какой дробью снаряжены патроны, Егор смирно сидел рядом и молил бога, чтобы Сан Саныч себе взял ружье, а ему дал мелкашку[34]. Он отлично из нее стрелял.

– В октябре, говоришь, сюда завезли? – пытал Грач бригадира.

– Нуда, лед уже стоял… – кивал бригадир. – Мы из Сопкарги пришли. Наш старшой бутор[35] на собаках вез, а мы пешком… Посылали нас сюда: изба, мол, там хорошая, мерзлотник выкопан, почините, что надо, и работайте. Сеток дали немного да ниток сетных, чтоб сами вязали. У нас тут рыбаки почти все подобрались – с Волги, с Архангельска, я с Вологодской области, с Кубенского озера, не слыхали?

– Пешком? – с недоверием посмотрел Грач на другую сторону залива. – Что же тут за рыбалка такая?

– Нам не объясняли, отправили и все. Снег уже глубокий был, целую неделю добирались. С нами бригадир был вольный, он эти места знал… Приходим на речку, а дом-то, значит, сгоревший! Хорошо, палатка была. Мы ее снегом засыпали, потом сверху водой, так и застыло…

Китаец поставил на стол чайник с кипятком и чистые кружки.

– Вы чаю наливайте, мы вот с травками пьем, если не побрезгаете, Ваня собирает. Да закусывайте, чем бог послал. Ваня, наливай!

– Ну-ну, и как же вы? – пытал Грач.

– А как? Тринадцать человек в палатке да печка в середине. Сидя спали. Ни сварить толком ничего… Мы бригадиру – Петрович, надо обратно идти! Не получится тут работы, собаки вон голодные орут! Мы же думали на рыбзавод ездить, рыбу сдавать, ну и продукты получать… еды немного взяли. Он ни в какую! Мол, если обратно придем, его за саботаж посадят. За срыв производственного задания! Ну, тут он прав, чего уж! Поди докажи, что ты не сам избушку спалил. Мы зэки, нам веры нет… с него весь спрос. – Самокрутка у рассказчика погасла. Он положил ее перед собой и бережно прикрыл рукой. – Уехал Петрович от нас. Мы сети ставили, а он всех собак собрал, весь инструмент, гвозди и уехал! Мы возвращаемся, а тут никого! У нас один топор да пешни. Даже ножовку не оставил.

– И как же управились? – Грач с недоверием осматривал их немалое хозяйство.

– А куда деваться? Стали сети вязать, землянки долбили в берегу…

– Зимой? – удивился Егор.

– Кострами грели да копали, – бригадир, перелопативший за свою лагерную жизнь не один кубометр мерзлой земли, посмотрел на Егора с еще большим удивлением. – В берегу-то несложно грунт брать.

– Зачем здесь копали? – Белов тоже смотрел с недоверием. – Избушек много по берегу…

– Мы и так кумекали… – сморщился виновато бригадир. – А как уйдешь? Приедут за нами, а нас нет. Совсем другое дело!

– Это точно! Ваш Петрович знаешь чего оперу наплел, когда вас бросил? – заговорил молчавший до того Климов. – Сказал, что вы от него в бега подались! И все, ничего не докажете, а объявитесь – на Каларгон[36] отправят за побег!

– Ну-ну! Так! – бригадир согласно закивал головой и приложил большую ладонь к груди. – Мы поэтому отсюда никуда.

– Это прямо моя история, – Климов спокойно тянул свою махорку. – Нас в Ухте на деляне[37] бросили зимой, через две недели приезжают, а мы живые! Ну нам по пятерке и довесили сходу, будто мы в тайгу убежали, а потом сами вернулись!

– Так мы работаем, сетей навязали, рыбы тонн двадцать уже наморозили!

– От людей зависит… – улыбался Климов. – Если опер нормальный, может и замнет.

– Опер-то у нас зверь! А мы – тринадцатый лагпункт! Никуда не уходили, работали… Тринадцатый! Ну?! – волновался бригадир. – Как же еще? Мне полгода всего осталось…

– Чего-то вы придумываете, ребята! – Белов встал, надевая ружье на плечо. – Нас же к вам отправили! Значит, помнят о вас, просто так, что ли, лодки вам посылали?!

– Вот и я подумал… – обрадовался бригадир. – И рыбу заберете?

– Про рыбу разговора не было.

– Значит, рыбы-то тонн двадцать всего… Я бригадир, вишь ты, липовый, – суетился бригадир, – мужики сами назначили…

– Рыбу не повезу! – Белову не хотелось делать крюк в Сопочную Каргу. – Схóдите сами, лодки парусные…