уверен, что они до конца поняли суть. Или, может быть, они поняли это слишком хорошо».

Он вздохнул и продолжил. «Есть еще одна проблема, которая, безусловно, будет касаться вас. Мне только что сообщили, что мой дорогой коллега Монсурис планирует провести здесь небольшую демонстрацию в обеденное время в понедельник. Он называет это маршем солидарности. — Губы мэра слегка скривились, и у Бруно не осталось сомнений в его раздражении. «Франция в поддержку своих арабских братьев под красным флагом, похоже, это его идея. Он попросил нас с Ролло поддержать школьников в проведении марша против расовой ненависти и экстремизма. Что вы думаете?»

Бруно быстро взвесил проблему, прикинув, сколько людей может быть задействовано и каков может быть маршрут, и прикинул, придется ли ему блокировать дорогу. В глубине души он помнил разговор, который только что состоялся у него на рынке со Стефаном и Раулем. Марш солидарности может оказаться не совсем популярным, учитывая нынешнее настроение в городе.

«Мы, конечно, не можем это остановить, поэтому, возможно, нам придется смириться с этим и вести себя как можно сдержаннее», — сказал он.

«Только не говори мне, что ты не знаешь Монсуриса и его жену и как они действуют?

Они обзвонят все газеты и телевидение и привлекут к участию некоторые профсоюзы — вся эта реклама нам не нужна».

«Что ж, я думаю, было бы лучше, если бы нас знали как город, выступающий за расовую гармонию, чем если бы к нам приклеили ярлык центра расовой ненависти», — сказал Бруно. «Вы знаете, что говорят американцы: если они дают вам лимоны, сделайте лимонад. И если нам придется провести такой марш, возможно, было бы лучше, если бы он проходил с вами во главе и умеренными, а не с красными флагами.»

«Возможно, вы правы». Мэр был недоволен.

«Если вы возьмете на себя ответственность, сэр, и проложите маршрут, возможно, мы могли бы ограничить его? Просто доберись от мэрии до военного мемориала, потому что старый Хамид был ветераном и героем войны», — сказал Бруно, внезапно увидев выход из этой потенциальной политической неразберихи. «Помните, я говорил вам, что он получил Военный крест, так что вы могли бы устроить патриотический марш, не имеющий ничего общего с арабами и крайне правыми, но посвященный городу в память о трагической гибели храброго солдата Франции». Он помолчал, затем тихо добавил: «Это имеет то преимущество, что является правдой».

«Вы становитесь довольно хитрым политиком». С точки зрения мэра, если не с точки зрения Бруно, это был комплимент.

«Должно быть, это ваше влияние, сэр», — сказал он, и они улыбнулись друг другу с искренней симпатией. Мэр поднял свой бокал, и они выпили.

Внезапно их спокойное настроение было нарушено ревом жандармского фургона. Звук усилился, а затем остановился, как будто прямо под окном. Двое мужчин посмотрели друг на друга, как один подошли к окну и увидели синюю форму и серые костюмы, снующие среди рыночных прилавков. Они приближались к проворному мальчику, который метался между ними и нырял под прилавки, оттягивая неизбежный момент своей поимки.

«Черт возьми», — сказал Бруно. «Это племянник Карима». И он бросился к лестнице.

К тому времени, когда Бруно добрался до крытого рынка, мальчика поймали, и капитан Дюрок, поздравляющий себя, крепко держал его за руку. Двое мужчин в серых костюмах, чьи лица Бруно узнал, были инспекторами гигиены из Брюсселя, государственными служащими, которым ни в коем случае не следовало работать в субботу. Один из них торжествующе поднял над головой большую картофелину.

«Это негодяй», — заявил другой мужчина в сером костюме. «Мы поймали его с поличным».

«А это картофелина, точно такая же, какой он использовал в нашей машине во вторник», — пропищал тот, кто ее держал.

«Предоставьте это мне, джентльмены», — очень громко сказал Дюрок и торжествующе оглядел свою аудиторию, состоявшую из торговцев и покупателей, которые собрались вокруг, чтобы насладиться этой сценой. «Этот юный дьявол отправляется в камеру».

«Мой капитан, возможно, было бы лучше, если бы я поехал с вами», — сказал Бруно, удивляя самого себя мягкостью своего голоса, поскольку внутри у него все клокотало от гнева, направленного главным образом против самого себя. Если бы только он подумал заранее и убедился, что эта чушь с прокалыванием шин и обездвиживанием автомобилей была прекращена; если бы только он не остался на ту нелепую выпивку в честь самовосхваления с мэром; если бы только он не забыл поговорить с Каримом… Но, конечно, он не мог обсуждать это с Каримом, не после того, как его дедушку только что убили, и теперь он должен был убедиться, что юный племянник Карима не навлечет еще больше неприятностей на всех остальных. Подумай, Бруно! «Я могу гарантировать, что мы проинформируем родителей, мой капитан», — сказал он. «Вы знаете правила, касающиеся несовершеннолетних, и я думаю, что у меня есть их номер в телефоне. Вы можете взять заявления с жалобами этих двух джентльменов в жандармерии, пока я свяжусь с семьей мальчика».

Дюрок сделал паузу и поджал губы. «Ах, да. Конечно». Он повернулся и сердито посмотрел на двух гражданских служащих. «Вы знаете, как найти жандармерию?»

«А как же мои яйца?» взвизгнула пожилая мамаша Винье, указывая на кучу скорлупы и желтков на земле рядом со своим перевернутым прилавком. «Кто за это заплатит?»

Один из инспекторов наклонился, чтобы поднять гильзу, и поднялся с неприятным видом триумфатора.

«На этом яйце нет штампа с датой, мадам. Вы знаете, что это строго противоречит правилам? Такие яйца можно употреблять в пищу для личного пользования, но по закону о гигиене пищевых продуктов продажа их с целью наживы является преступлением». Он повернулся к капитану Дюроку.

«У нас здесь еще одно правонарушение на этом рынке, офицер».

«Что ж, вам лучше найти свидетеля того, что эти яйца продавались», — сказал Бруно. «Мадам Винье известна своей щедростью и регулярно жертвует излишки яиц бедным. И если у нее что-то осталось после субботнего базара, она отдает это церкви. Разве это не так, мадам? «вежливо спросил он, поворачиваясь к старой карге, которая уставилась на него, разинув рот. Но ее мозг работал достаточно быстро, чтобы она кивнула в знак согласия.

Все знали, что старушка бедна, как церковная мышь, с тех пор как ее муж пропил ферму. Она покупала самые дешевые яйца в местном супермаркете, соскребала штампы с датой, заворачивала их в солому и куриный помет и