Реб, направив бинокль вниз, уже долго смотрел в направлении первых извивов небольшой дороги, ведущей в шале.

— Две машины, Дов. Обе стоят с потушенными фарами. Они примерно в трехстах метрах.

В темноте их взгляды встретились.

— Полиция?

— Не думаю, — ответил Реб.

Два больших «мерседеса» вряд ли могли принадлежать австрийской полиции, а тем более сотрудникам спецслужб оккупационных властей. Нет, здесь было что-то иное; та же мысль, наверное, пришла в голову и Дову, который покинул наблюдательный пост напротив шале, отошел вглубь и тоже навел свой бинокль на машины. Спустя полминуты он сказал:

— Десять дней назад, когда я второй раз вернулся из Италии следом за Арни, я видел точно такой же «мерседес». Та же сломанная ручка на левой задней дверце. Это было в Инсбруке. В машине сидели трое, и у них были рожи отборных стрелков. Арни сел к ним. Я даже помню регистрационный номер. Подожди меня здесь, малыш.

Он скользнул вниз. Исчез. Реб остался один, и через минуту из шале послышался телефонный звонок, быстро смолкнувший. Еще минуты через три вокруг шале возникло какое-то оживление. Реб видел, как засуетились мужчины, которые до сего момента мирно вполголоса беседовали. Один из них бросился в дом, двое других развернулись, сжимая в кулаках пистолеты. «Кто-то их предупредил», — подумал Реб.

Все снова стихло. Послышался почти неразличимый шорох. Реб спрятался за деревом, держа пистолет наготове. «Малыш? — донесся шепот. — Не пристрели меня, пожалуйста». Метрах в пяти возник Дов, который, запыхавшись, сказал:

— Та же машина и те же ребята. Их человек восемь — десять. И подъезжают все новые. Начинается второй Сталинград, дорогой мой. И ставлю раввина против пирожка с картошкой, что охотятся они за нами. — Он усмехнулся: — И все спрашиваю себя, кто прячется в этом проклятом шале.Ты уверен, что не сам Адольф Гитлер?

Через четверть часа они убедились, что на них идет охота: под ними сплошь мигали электрические фонарики, образуя широкий полукруг, прямо в центре которого Дов с Ребом и находились.

— Но в конце концов в Сталинграде-то они проиграли, — сказал Дов.

В этот момент они шли вдоль восточного берега маленького озера Альтаусзе[23]и уже отошли от шале больше чем на километр. Пока им не нужно было бежать. Вперед они шли под прикрытием деревьев, еще не проявляя особого беспокойства. Поскольку, как им казалось, спуск к Альтаусзе был отрезан, они намеревались пробраться дальше на восток, в другую деревушку, Грундльзе, а оттуда либо выйти к Бад-Аусзе, либо найти помощь, либо даже обратиться в полицию. Но идущий впереди Реб вдруг застыл на месте: справа от них появилась другая линия электрических огоньков. Круг почти замыкался.

Им не оставалось другого выбора, как продолжать идти вперед, по прямой, спотыкаясь на середине все более и более обрывистого склона.

Они прибавили шагу, и в светлой ночи перед ними выросли заснеженные вершины Мертвых гор.

— Мы ни за что здесь не пройдем, — сказал Дов. — В любом случае я не пройду. У меня, малыш, нет твоих козлиных ног.

Остановившись, они несколько минут спорили; Лаза-рус — такова была его натура — был готов к схватке, а Реб Климрод умолял его идти дальше. Полукруг электрических огней светился уже метрах в ста, когда они снова тронулись в путь. Им пришлось идти на северо-запад от Грундльзе, и совсем скоро они увидели несколько машин, все с зажженными фарами, которые стояли на маленькой дороге, что вела из Грундльзе и километрах в пяти от деревни упиралась в тупик. А эти фары освещали вооруженных, — кое-кто даже ружьями — людей, которые стояли рядом, вытянувшись в цепочку, лицом к ним.

— Все уцелевшие наци Третьего рейха, — смеясь, заметил Дов.

Он уже дважды падал и потерял очки. В темноте Дов больше почти ничего не видел, и Ребу пришлось помогать ему идти. Люди с фонариками шли за ними по пятам и настигали.

Справа от них появились другие огни — огни Гесля. Уже два часа, как они уходили от погони. Они вышли к месту, откуда было видно озеро Топлиц. Дов отказывался идти дальше. Он кричал в сторону преследователей, что это он — Дов Лазарус, собственной персоной, и готов сразиться с ними.

Но вместо ответа раздалось семь выстрелов, семь отрывистых, легких щелчков двадцатидвухмиллиметрового маузера; во время войны эти пистолеты выдавали только отборным стрелкам вермахта. Ни Реба, ни Дова пули не задели. Они снова принялись карабкаться по все более и более крутым скалам, забираясь вверх, и через несколько минут Дов наотрез отказался идти дальше и выше. Прямо под ними было озеро. Дов сказал, что он останется здесь, в выемке скалы, на своего рода выступе, «откуда открывается великолепный вид», и спокойно мотал головой, без сомнения, улыбаясь в темноте. Он останется здесь, и он еще в силах, даже без очков, помешать этой армии нацистов подойти ближе.

— Подумай, малыш. Да ты наверняка подумал об этом раньше меня, с твоей-то головой: так мы не выберемся, не убежим. Бегают они быстрее нас. Так вот, будь спокоен, малыш, не теряй головы. И слушай, что говорит тебе этот чертов, этот необыкновенный мозг, что сидит у тебя в голове, он говорит тебе, что это наш единственный шанс…

Он, Дов, сумеет продержаться довольно долго, чтобы Реб на своих козлиных ногах пробежался по Мертвым горам и, может быть, успел бы найти подмогу.

— Я больше не двинусь с места, Реб. И что ты сделаешь? Потащишь меня? Во мне добрых девяносто килограммов, это не пустяк. Сматывайся, малыш, сделай милость. Найди того, кого ищешь, и запиши его на мой счет.

...И, естественно, когда Реб Климрод согласился оставить Дова и полез вверх по скалам, он всего через несколько минут после ухода услышал первые выстрелы. Он также слышал, как Дов распевает во все горло: «My bonnie is over the ocean, my bonnie is over the sea»[24].

Реб находился на высоте двести метров, как одержимый, он вскарабкался сюда в темноте, когда уловил глухой шум тела, которое покатилось по склону, чтобы погрузиться в черную, ледяную воду озера Топлиц. Он подумал, что Дов уже мертв. Но совсем скоро вновь размеренными залпами залаяли 45-миллиметровки, и снова запел голос с легким ирландским акцентом.

После последнего залпа он умолк, разумеется.