На запад.

Ровным шагом.

Считая себе под нос.

Кэтчин говорила про сто шагов от дома, и не знаю, как папа это понял, но еще вчера утром, когда мы были у Белла, у него в голове родилась какая-то теория, и я понятия не имела, что это за теория. И от этих мыслей у меня ныло в области висков, как будто разум еще не был готов связать все детали. Я помотала головой, отбрасывая тяжелые мысли, и последовала за папой и Элли, наслаждаясь прогулкой на свежем утреннем воздухе.

На восьмидесяти шагах по земле пролетел порыв ветра, совсем рядом, словно опережая нас. Кроу? Как в истории? Я обернулась, отчасти ожидая ее увидеть, но за нами никого не было.

Папа досчитал до ста и остановился.

Вокруг были только грязь да деревья.

– Вы получили какую-то подсказку? – спросила Элли с сомнением в голосе.

– Вроде того, – ответил папа. Он вовсе не выглядел разочарованным. Наоборот, внимательно оглядывался. А через секунду что-то заметил и побежал дальше. Мы с Элли поспешили за ним и очутились на большой поляне.

На ней я тоже не увидела ничего примечательного. А вот папа увлеченно всматривался в землю, медленно обводя взглядом всю поляну. Потом он помчался к большому валуну, нависающему над поверхностью, и встал в его тени.

– Это здесь! – крикнул он.

Мы подбежали к нему и увидели металлическую дверь на петлях, вделанную в землю. Она была широко открыта, и за ней виднелись ступени, ведущие вниз.

Элли ахнула.

– Что это?

– Вы же сами сказали, что старый Оскар Шольт верил в конец света. Видимо, он построил бункер.

Элли посмотрела на темную корочку на двери и побледнела.

– Это что, запекшаяся кровь?

– Похоже на то.

– Эй? – позвала она. – Есть там кто-нибудь?

Никто не ответил. Элли покачала головой.

– Может, там лежит кто-то раненый. – Она включила фонарик, зажала его под подбородком и начала спускаться по лестнице.

Папа бросил на меня строгий взгляд. Я подошла к поваленному дереву, уселась на него и сказала:

– Видишь? Никуда не иду. Я же обещала, пап!

Он одобрительно кивнул и полез вслед за Элли. Какое-то время я слышала, как подошвы его ботинок стучат о металлические перекладины, а потом все стихло.

Я оперлась ладонями о кору и откинулась назад, прислушиваясь к журчанию воды в реке неподалеку. В воздухе чувствовался резкий запах эвкалипта, солнечные лучи пробивались между крон деревьев, образуя на земле любопытные узоры из света и тени. Казалось, это красивое, умиротворяющее место, и я готова была просидеть здесь хоть целый день.

В тишине было легче принять перемены, которые вызвала во мне история Кэтчин. По телу разлилась волна спокойствия. Впервые со дня моей смерти я поняла, что все будет хорошо.

А потом заметила странный блеск в грязи и нагнулась приглядеться.

Это были частично вдавленные в землю очки.

Внезапно все, о чем рассказывала Кэтчин, и все, что мне довелось увидеть в этом городе, слилось воедино. Связующие нити протянулись в моем мозгу, и в голове вспыхнуло осознание. Я вскрикнула от боли и схватилась за голову. Перед глазами развернулась вся цепочка событий. А потом все стихло; я опустила руки и уже по-новому взглянула на поляну.

Упавшее дерево у кромки леса.

Нависающий над землей валун, похожий на лежащее на боку яйцо.

Глаза-зеркала, спрятанные в грязи.

На этой поляне Хвататели схватили Изобел Кэтчин. Тоннели – это коридоры бункера. Птичья клетка с белыми деревянными прутьями – детский дом, обшитый белыми досками. Очки в золотой оправе с фотографии, которую мне показал папа, когда мы впервые пришли на руины.

Александр Шольт был одним из Едоков.

Его труп нашли после пожара.

И я знала, кто его убил. Кто убил их всех.

Со стороны бункера донесся шум. Кто-то поспешно взбирался по лестнице. Вскоре на поверхность пулей вылетела Элли и помчалась к деревьям. Она согнулась пополам, и ее вырвало в траву.

Папа неспешно поднялся вслед за ней. Похоже, его тоже тошнило, но он сдержался. Он подошел к холодному камню, оперся о него руками и опустил голову, пытаясь выровнять дыхание.

Несколько минут спустя Элли выпрямилась, вытерла губы рукавом и дрожащим голосом произнесла:

– Я к реке. Умоюсь.

Папа махнул рукой, но с места не сдвинулся. Я молча подошла к нему. Похоже, он не готов был говорить.

Потом Элли вернулась, петляя между деревьями. Она вышла на поляну, бледная как смерть. Казалось, она состарилась лет на десять.

Папа выпрямился, и они измученно посмотрели друг на друга, словно на их плечах лежал вес всего мира.

Элли заговорила первой.

– Их там держали.

– Да, – сказал папа. – И не одну.

Она нервно кивнула.

– Я видела куртку. На столе. Не знаю, заметили вы…

– Заметил.

– Само собой. – Элли обхватила себя руками. – Так вот, я ее узнала. Это куртка Дерека Белла. Тысячу раз его в ней видела. Он… он тоже в этом участвовал?

Второй Едок.

Я его видела.

Практически разговаривала с ним.

Не зная, какой он на самом деле.

В нашу первую встречу Кэтчин сказала, что папа не поверит в чудовищ, но они правда существовали. Скрывались за человеческой личиной, и весь мир видел в них обычных людей.

– Да, скорее всего, – ответил папа. – Вместе с Александром Шольтом. Директор Кавана и воспитатель Флинт обо всем знали, но им платили… Вероятно, за молчание. И сотрудничество. Вполне вероятно, что некоторых жертв брали из дома.

Элли ахнула, словно ей ударили копьем в грудь.

– Как они могли? Кто вообще на такое способен?! Только ради денег?!

– Не только. Ради власти. Осознания собственной важности. Порочного наслаждения. Я не знал ни Кавану, ни Флинта, но подозреваю, что у них не было нравственного стержня.

Он бегло взглянул на меня.

Ни сердца, ни смелости, ни стержня. Здесь они служат Едоку.

Элли в ужасе посмотрела на папу.

– Надо выписать ордер на арест Александра Шольта! Возможно, он…

Папа вскинул руку.

– Во-первых, я уже попросил об этом свою начальницу. Во-вторых, подозреваю, что после пожара в руинах нашли труп именно Александра Шольта.

Элли быстро заморгала. Папа сделал глубокий вдох, словно готовясь к чему-то неприятному, и я поняла, к чему. Он с таким сожалением смотрел на Элли, что у меня не было сомнений, какую новость папа собирается ей преподнести. Было бы лучше, если бы ему не пришлось ничего говорить. Наверное, он и сам тяжело переживал минуты, когда вынужден был сообщить близким погибшего человека, что тот не вернется. Не знаю, как он это выносил.