— Конфликт в Эйваре, — сказала она. — Король-поэт хочет навредить нам.

— Нет, — сухо сказал он. — Это часть истории. Но я вижу, ты не знаешь больше, — он встал. Его тень упала в круге света огня на камни и почти до деревьев. — Скажи, юный Пророк. Зачем вообще возвращать наши чары? Почему это Давид Прядильщик сна считал грехом?

В свете огня, падающем на его подбородок и ниже глаз, мужчина выглядел старше, стал строже. Она сказала ему:

— Миру нужны чары.

— Зачем?

Она опустила взгляд.

— Не знаю.

Его строгий голос смягчился:

— Потому что работает то, что мы не видим, — сказал он. — Чарами мы когда-то отгоняли опасности Иного мира. Мир полагался на нас в этом, но как много человек знало? Может, некоторые маги на других землях. В этом задании мы поклонялись Киаре, мы молились, чтобы Белая королева приняла наши песни и пощадила нас.

— Киара — одна из Троицы.

— Не для поэтов, — мужчина хитро улыбнулся.

* * *

Она проснулась, что-то двигалось в поле зрения. Ее голова лежала на руках на столе. Дорн стоял у стола с довольным видом.

— Мы вернулись, — сказал он.

Джулиен моргнула. Увидела черный панцирь существа, которое он поставил на стол. Это было из ведра, которую Овейн отнес Ларанте. Она вытащила кастрюлю. Они напевали мелодию, пока работали. Музыка была обычной, из дней, что собирались как бусины на нити. Это была их любовь, тихая, привычная и сильная.

Дорн похлопал Джулиен по плечу.

— Идем, лежебока. Сегодня будет крабовое рагу.

* * *

Вечера были ее любимым временем. После ужина Дорна попросили развлечь их, пока они убирали. Он взял скрипку Овейна и играл глупую песню о фермере и зверях, и важнее всего был ритм песни, от него уборка со стола или натирание кастрюли ощущались как танец. А потом Овейн запел о служанке, которую любили все мужчины в деревне, такой красивой она была. Пока пел, он шагал за Ларантой по кухне, а она краснела и отгоняла его.

А потом двое мужчин закурили трубки, Джулиен попросила попробовать. Ей не понравился едкий дым табака, она скривилась. Мужчины рассмеялись. Она и Ларанта играли в карты у огня, это не мешало им участвовать в разговоре. Овейн рассказывал об архимастерах, которые позорились, например, застревали в клее, который он разлил, и стояли всю ночь, пока Ларанта не обнаруживала их у кладовой утром.

— Стоял как статуя, — сказала она, — если статуя могла выглядеть так злобно.

— И вы не угадаете, кто это был, — Овейн улыбнулся.

Ларанта повернулась к нему.

— Не смей!

— Скажем так, — сказал Овейн, — не тот, у кого есть чувство юмора.

— Но это почти все они, — сказала Джулиен, и им пришлось согласиться.

Потом Ларанта заговорила о поэтах, которых помнила. Дариен Элдемур был любимым за его веселье. Она знала, что он льстил ей, чтобы получить больше еды, но он делал это так, что все ощущалось правильно.

— Он мог нарушить все правила, но так, что ему хотелось помочь, — сказала она, качая головой.

— Марлен Хамбрелэй был другим делом, — сказал Овейн. — Мы знали, что он был плохим.

— Не говори так, — возмутилась его жена. — Он был из моих мальчиков. Я знала его сердце. Он был плохим с теми, кто плохо поступал с ним.

В такие моменты Дорн и Джулиен переглядывались. Они поражались, что говорили так просто о людях, ставших легендами их времени. Дариен Элдемур, Марлен Хамбрелэй и остальные ели на этой кухне, как они теперь.

* * *

Той ночью она поднялась в свою комнату теплой и довольной. А потом вспомнила сон на кухне. Его странность.

Она надела ночную рубашку — ее любимую из тех, которые сделала Алисса, с перламутровыми пуговицами. Она заметила ночное небо, подошла посмотреть на звезды. Тучи отступили. Джулиен знала, что не могла уснуть. Она не подумала, а уже обулась и спустилась. На первом этаже она подумывала пойти в Зал лир. Но знала, что ее цель была ниже. Она спустилась к библиотеке. Она зажгла свечу на входе, а потом и лампу.

Может, то, что им нужно было, не было скрыто. Может, оно было на виду.

Часы спустя ее нашел Дорн Аррин. Он выглядел бледно, может, переживал, увидев ее в белом платье, будто призрака.

— Что ты тут делаешь? — осведомился он. — Ты вообще спала?

Она упиралась локтями в стол.

— Иди сюда.

Он пошел и сел. Порой она могла так командовать.

Она провела ладонью по одной из книг перед ней. Она нашла нужную страницу и придвинула ее к нему.

— Прочти это.

— «История Академии», четвертый том, — он посмотрел на переплет. — Я не ждал такое, ведь ты еще не спишь.

Она улыбнулась, но отреагировала только так. Она смотрела, как он читал. Она еще не устала, но знала, что скоро будет. Пока что ей нравилось смотреть, как он склонился к странице, она хорошо знала углы его лица. Когда он поднял голову, он хмурился в смятении.

— Хорошо. Тут говорится, что Академию создали, чтобы… защищать от сил из Иного мира.

— То время уже не помнят, — сказала она. — Но посмотри, что еще там говорится.

— Я смотрел. Что граница Иного мира тут, в море за Островом. Потому Академия и тут, полагаю.

Джулиен указала ниже на странице.

— Смотри, — сказала она. — Тут о битве в Ином мире. Ей нет конца. Между Белой королевой и Теневым королем.

— Этот король… думаешь, это Элиссан Диар?

— Не знаю, — сказала она. — Но посмотри на это, — на следующей странице был узор, две спирали сплетались, формируя круг.

— Это узор из плиты в Зале лир, — они посмотрели друг на друга. Дорн покачал головой. — Понимать все от этого я не стал.

— Битва… я нашла больше в этой книге, — Джулиен подняла «Истории острова Академии». — Она повторяется в разных формах с начала времен и навеки. Первые поэты старались удерживать битву в Ином мире, иначе мир смертных мог такое не выдержать. Это погубило бы всех нас.

— Тогда как это остановить?

— Что-то про их истинные имена, — сказала Джулиен. — Короля и королевы. Но не ясно. Мы не найдем всего в этих книгах, — она думала сказать ему о своих снах на острове, о Пророках, направлявших ее. Слова застряли в ее горле. Она ощущала, что, если расскажет тайну, все разобьется. Она хотела уберечь это.

* * *

— Сегодня мы с Овейном проверим неводы на западном берегу, — сказал Дорн за завтраком. — Хочешь пойти? Если улов хороший, нам понадобятся еще руки.

Джулиен пробубнила, ее подбородок был почти в