— Мне тоже будет тебя не хватать.

Он видел, что это правда, что ей будет не хватать того статуса, которым он ее когда-то оделил, гарантии того, что она прожила самую обычную, но оттого не ставшую менее ценной, жизнь и наплевала на общественную рекламу, которой прикрывалась во времена сомнений, неудачи, волнений и даже одиночества. В молодости она была особой решительной, практической. Прежде всего практической. Он думал, что она пришла к замужеству из прагматических соображений, устав от постоянного общества таких же, как она, женщин в маленькой квартирке. Теперь он видел, что, помимо этого ей также было не чуждо самокопание, что она размышляла над утомительными поучениями в женских журналах, заполняла анкеты и видела, что в целом разделяет общепринятую точку зрения: мол, нужно стремиться, лезть вон из кожи, иногда безо всякого успеха, и однажды наступит день твоего торжества. Вероятно, такими же представлениями жила его мать, и уж наверняка — его бабушка. Он также знал, что за этим моментом торжества наступает разочарование. Но сам момент был важнее всего. Даже он это сознавал.

Мужчины, подумал Герц, женятся по разным причинам: на основании сходства судеб, или родства душ, или желания самоутвердиться. И все-таки ему хотелось думать, что мужчины влюбляются чаще, и порой с более разрушительными последствиями. Свидетельством тому был его собственный случай, рассказать о котором ему мешало запоздалое чувство приличия. Он был достаточно учтив, чтобы понимать, что обсуждать это не следует: он слишком долго был один, чтобы не понимать, сколь полной потерей собственного достоинства грозит такое обсуждение. Однако другие мужчины не годились для таких нужд, а отсутствие необходимого доверенного лица могло привести к дурацким выходкам. Он не мог себе позволить роскошь признаться той женщине, которая когда-то была его женой, в чувствах к другой. Он даже с неким самодовольством думал о том, что не поддался этому импульсу. В то же время ему бы хотелось разобраться в своем эмоциональном состоянии на каком-нибудь более располагающем фоне, чем это полупустое кафе холодным утром холодного дня. Им обоим было нелегко, но ему казалось, что его участь лучше. Он отдал бы Джози все свои земные блага и считал бы цену оправданной, если бы взамен мог наслаждаться этой новой перспективой без осуждения. Он был достаточно бдителен, чтобы понимать, что осуждение ему грозит и не только со стороны Джози. Если бы та аудитория, которой он когда-то жаждал, узнала о его положении, насмешкам не было бы конца. Честь требовала, чтобы он молчал. Об откровенности не могло быть и речи.

Его самая драгоценная тайна, которую он должен был держать при себе, состояла в том, что после долгих лет бессилия он вновь смог почувствовать желание. Вряд ли какая-нибудь женщина могла оценить этот факт, этот неожиданный подарок. Он вдруг понял, что мир не то место, где каждый человек должен делать все, что от него зависит, но арена анархии, импульсов, идущих вразрез с общественным благом, и что все мужчины и женщины делятся на тех, кто уже это понял, и тех, кто не прошел испытания. Он с отвращением смотрел на религиозные предписания, предназначенные для того, чтобы закабалить, ограничить свободы, являющиеся частью человеческой индивидуальности. Он поражался тому, что снова стал способен оценить физическую красоту, так что чужое лицо приносило ему удовольствие, как будто это конкретное удовольствие могло быть связано с иным. То, что пока еще не было принимающей стороны для этих новых необузданных чувств, его нисколько не беспокоило. Достаточно было знать, что есть посредник, который может подтвердить, что они не просто плод его фантазии.

Тут Герц заметил, что Джози изучающе на него смотрит. Он засмеялся, покраснел, отпил холодного кофе.

— Извини, я что-то задумался. Мне есть над чем подумать. Этот арендный договор…

— А в чем проблема? Ты что, не можешь его оплачивать?

— Я не знаю. Это действительно проблема, как ты выразилась. Немного беспокоюсь. Я не хочу переезжать, да и не надо, наверное. Но от перемен никуда не деться. И никому. Да нет, я думаю, все образуется. Но как же ты? Как ты будешь жить?

— Что ж, в конце концов у меня будет свой дом. Наверное, найду себе работу.

— Что-то определенное?

— В идеале я бы хотела открыть частную лечебницу. Я ведь все-таки медсестра.

— Это потребует больших денег, — мягко сказал он.

— О, не волнуйся, я не прошу у тебя. Очень мило с твоей стороны предложить мне помощь.

— Если со мной что-нибудь случится, свяжись с Бернардом Саймондсом. Он живет в квартире на Хиллтоп-роуд. Забавно, это место, кажется, навсегда связано с нашей семьей. Он мой поверенный, и он скажет, где меня найти. Имеется в виду, если я перееду.

Наступило молчание. Герц праздно наблюдал за тем, как официанты накрывают столы к обеду. Где-то на задворках сознания у него было подозрение, что он поступает с Джози не совсем справедливо, и ей это известно. Она пришла на это свидание, готовая к серьезному разговору о деньгах, а вместо этого натолкнулась на поспешные и даже небрежные уступки. При этом он даже не мог толком уделить ей внимание. Куда-то подевалось желание улучшать жизнь, делать то, что от него требуют, и Герц не стремился его восстанавливать. Он видел, что Джози не очень порадовала его реакция. Он также видел, что она вообще несчастна, в общем смысле, и что причину этого он должен выяснить. Ее решение уехать придало ей какое-то новое достоинство. Однако это достоинство не могло появиться из-за такой непосредственной причины, как ухудшение здоровья матери. Скорее, оно родилось из самоотречения.

— Что с тобой, Джози? — негромко спросил он.

Она печально улыбнулась:

— Ведь это никогда не проходит, правда?

— Извини?

— Эта тоска по другому человеку.

— Не по мне, как я понимаю.

— Нет, нет, не по тебе. И даже не по Тому. Есть один мужчина, который заходит к нам в офис. Мы с ним иногда выпиваем. Женатый, конечно. Но нам с ним так хорошо… — Она прервалась. — Зря я тебе все это рассказываю.

— А почему бы тебе не прояснить ситуацию? Поглядеть, что из этого выйдет?

— Посмотри на меня, Юлиус. Я старая. Я с этим вполне свыклась. Что меня удивляет, так это то, что я до сих пор питаю какие-то надежды, жду встречи с ним и на большее не рассчитываю. Я теперь не могла бы раздеться для мужчины. Как я уже сказала, я с этим вполне свыклась. Болезнь матери, вероятно, послужила толчком, которого мне не хватало. Как только решение созрело, я поняла, что оно спасает меня от страшных переживаний. Возможно, даже от унижения. Я все-таки еще не утратила чувства собственного достоинства.

— Я тобой восхищаюсь. Я-то знаю, как тяжело бывает сохранять достоинство.

— Значит, ты считаешь, что я права?

— Видимо, да. И я понимаю, что ты имеешь в виду. Сохранять достоинство приходится в одиночку. И всегда так хочется на него плюнуть. — Пожалуй, это он зря сказал. — Когда я теперь тебя увижу?

— Не знаю. Я буду тебе позванивать время от времени, чтобы поддерживать связь.